Быстро уняв свой смех, верно вспомнив, зачем они здесь, присела на корточки перед Извором, сгоняя его в сторону от притоптанной его длинными ногами бежавы — он, сам не зная обнаружил то, что искала Сорока, а та, зелёная и сочная, кричала свежестью о своей боли, распространяя ароматные звуки ледяной стали.
Смешно передвигаясь на корточках, Сорока собирала пахучую траву. Рядом притулился и Извор, желая той подсобить, закопошился, бряцая кольцами кольчуги. Потянувшись к очередному зелёному ростку, в стремлении сорвать, замер в опешенности — его грубых пальцев, сомкнувшихся на тонком стебельке, легко коснулся подол рубахи Сороки, что суетилась рядом, сидя к нему спиной, по которой туда-сюда вилась толстая коса, изгибаясь в такт её движений. Он же беззастенчиво смотрел на девицу, с жадностью любуясь, и даже желая овладеть ею, но пока не время… А потом и вовсе еле сдержал свой томительных выдох, когда его ладонь полностью накрыло краем рубахи. Что его останавливало, чтоб признаться? Страх? Страх быть отвергнутым.
Нежной волной, тревожа сознание, подол перекатился по его пальцам, отхлынув прочь как прибрежная волна, наполнив Извора даже тонким сожалением в нежелании такого дерзкого обнажения руки, которая так и застыла, объяв нежный росток, истерзав его, с силой сдавив пальцами.
— Извор Военегович, — окриком, наконец, Сорока вывела его из ступора, вороша травы в плетёнке, — этого будет достаточно, — и с удивлением посмотрела на свой подол, который слегка притянув к себе, удерживал Извор, двумя ароматными пальцами, мгновение назад сжимающие хрупкий ствол бежавы.
— Любава… — не поднимая глаз на Сороку, выдохнул тот.
Он произнёс это слово очень нежно и трепетно, словно целуя его.
— Что? — не домыслила и сделала шаг назад, но Извор не дал ей отойти, удерживая за подол.
Двинуться с места Сороке не давал и страх, крадущийся по ней, взявшийся сначала за ноги и прокравшись под рубаху выше, щекоча своим липкими щупальцами, словно это скручивающиеся побеги повилики, влажными спиралями полз вверх обвивая, сдавливая, не давая и пошевелиться оказавшейся в его власть.
Извор не спешил говорить дальше. Чего он ждал? Что та откроется ему? Спросит, как давно он узнал её? Припомнит, что она его наречённая?
— Любава… — дёрнув на себя подол, опять повторил имя, изливающееся потоками страсти, омывающей всё вокруг; имя, которое сдабривало всю пресность бытия своей навязчивой, но мягкой терпкостью, даря каждому испытавшему это чувство-соименницу, истинное блаженство, — Любава… — а та остолбенела, стоит не шелохнётся, вроде и вовсе соляной столп. Извор, наконец, отпустил подол и, поднявшись во весь рост, не громко, но вкрадчиво забасил, — Любава Позвиздовна… вскоре должна стать супругой Мирослава — не забывай об этом.
— Мне то что, — растерянно та забегала глазами, наконец узнав прежнего Извора, вечно с хмарным взглядом и резкого в словах, а то уж грешным делом подумала, что и того зельем уморили или жар у него.
А он всего-то решил отстоять сестрино право на будущего супруга, так сказать устранить или, по крайней мере, предупредить её соперницу. От стыда, что покусилась на чужое, что о её чувствах к Мирославу стало известно, щёки у Сороки пыхнули румянцем.
— Больно нужен мне чужой муж… — оправдывается запинаясь. — Я вот Олега Любомировича выхожу и поминайте как звали — боярин Мирослав мне волю дал…
А Извор взгляда своего тяжелого не спускает с неё, прёт, широким плечом разворот взяв, подступился поближе, что гора над Сорокой навис, руку к ней протянул. Ей бы бежать, а ноги не идут — аж зажмурилась, его опасаясь — верно сейчас придушит, лапы то у него силы немеренной — на одну положит, другой прихлопнет.
— Дай сюда, — пробасил, плетёнку у той выхватив. — Сам понесу, а-то набрала столько, что еле держишь.
Возвращались назад молча, каждый о своём думая. Сорока едва за Извором поспевала, стремящемуся поскорее прийти к становищу — понимал он, что трудно ему совладать с собой, находясь подле Сороки. Он-то эти свои молодецкие отзывы плоти после задиристых игрищ с Сорокой всегда воспринимал как ражистый запал, а теперь-то ясно — это было страстное влечение к ней, которое он пытался подавить в себе.
— Стой, погоди ты, — запыхалась Сорока и врезалась в широкую спину боярина, резко выполнившему её указ. — Ива.
— Ива?! — гаркнул Извор, о банном дне вспомнив — вот бесстыжая — она им два раза без зазрения любовалась!