И он чёрной тенью вошёл в походные покои наместника. Остановился возле девицы — её сморило от дневных забот, и она прикорнула на меховых подстилках. Губки пухлые почивают мирно, под веками зернь перекатывается — сны смотрит. Интересно, что же ей там видится? Сжалась вся, озябла верно — от земли стылой холодом веет — ноги к себе жмёт. Хотел было тот шкурой их прикрыть, да заслышав шаги снаружи, поджидая гостя незваного, за полог юркнул, хоронясь до времени.
Вот другой вошёл в палатку — уже тенью робкой постоял возле входа. Побродил туда-сюда. Над Олегом склонился, дыхание выслушивая. Дыхание ровное, хоть и тугое. Возле турабарки повозился — палатку светом озарило — разгорелся огонь в светильной плошке, до этого увядающий, а теперь, сдобренный елеем, воспылал, даря окрас всему вокруг, осветив и своего кормильца, Мирослава.
И хотя глаза его были преисполненны грусти, но изломы сжатых губ были смягчены лёгкой улыбкой, когда получше разглядел Сороку, калачиком свернувшуюся возле ложа — она так потешно закопалась ногами под шкуры. Подхватываемая с земли, озябшая девица поёжилась в руках Мирослава — сквозь сон она узнала его объятия — прильнула к нему, отдавшись полностью в его владение, доверившись ему без остатка. А тот ступал неспешно, продливая сие действие, наслаждаясь и запечатлевая все их мгновения проведённые вместе — скоро их расставание грядёт — ей жить дальше вольной птицей, ему здесь безвременно сгинуть.
Положив на походное ложе в своей пустующей палатке хрупкую девицу, Мирослав ещё лишь один миг хотел побыть с ней рядом, чтоб, до конца утишив свои треволнения в сени их любви, утвердиться в своём решении сорвать с Военега его коварную личину, в одиночку воспротивиться тому.
— Не спишь? — еле слышно спросил, когда прилёг рядом с ней, устремившись в глаза светло-голубые, совсем не примечательные, впрочем как и у всех северских, но такие родные.
Любовались друг другом в глухой тиши, сокрытые от всех в нише под пологом. Было слышно биение их сердец, торжествующих в своём единении.
— Я тебя не держу боле — уходи, — скованным голосом прошептал, перебирая своими натруженными её тонкие пальцы.
— Как я могу оставить тебя одного сейчас?
— А я не один, со мной Извор, — вымученной улыбкой попытался успокоить её да и себя тоже.
"Почему гонишь меня сейчас, когда я хочу остаться?" — вопрошала его лишь своим взором.
— Я сейчас не смогу защитить тебя. Не спорь, — не дал ей высказать своих желаний быть с ним вместе и в печали тоже. — Мой отец теперь в княжеской немилости. Нет в городе теперь тех, кто встанет на мою сторону.
"Я и сам могу погибнуть, а ты должна жить,"- мысленно ей говорит.
— Не уйду.
— Ты должна. Если до рассвета уйдёшь, никто и не заметит, а вдвоём труднее это сделать, за мной следят десятки глаз. Мне же одному легче будет со всем здесь справиться, — утёр широкой ладонью сбежавшую из её озера слезу.
— Тогда обещай, что ты найдёшь меня, — понудилась прильнуть к груди Мирослава.
— А ты, что вернёшься… — притянул всхлипывающую девицу к себе, желая унять её печаль.
А когда та утишилась, не имея сил разорвать объятий, прикрыл свои глаза и Мирослав, лишь на мгновение, но этого было достаточно, чтоб и самому забыться. И верно им снился один сон на двоих…
Тревожные звуки рожков разорвали собой ночную тишину. Выбежав из тёплого укрытия и тут же окунувшись в густую морось, Мирослав остановил первого попавшегося дружинника, стремглав куда-то несущегося.
— Что случилось? — вопрошал того, пытаясь понять, что происходит — вместе с людьми по становищу носились и верховые, было в пору подумать, что нападение.
— Наместника убили, — выпалил дружиник и только потом разглядел кому ответил.
Сердце полянина бухнуло в груди и замерло, не спеша занялось снова. Мирослав без лишних слов снялся с места. Казалась, что ноги совсем не идут или расстояние вдруг стало неимоверно долгим. Взглядом он уже был там— вокруг убитой охраны столпились те немногие, которые не носились по становищу. Уже на подступах замедлил шаг. Федька тоже был здесь — грудь рассечена надвое.
— …он успел сказать, — докладывал кметь набольшому охраны, указуя на мёртвого конюшего, — " не успел".