— Но… тебя убьёт другой… Знаешь, кто он? — Военег покопался в мошне, висевшей на наборном поясе, пока его брат растерянно перебегал глазами с одного боярина на другого, выудил маленький свёрток и медленно развернул его. Не дождавшись ответа, проговорил заговорщецким голосом, стряхивая сероватое содержимое в кубок с вином. — Святослав Ярославович.
Олег не знал чему удивился больше — тому что сделал Военег или сказанному им.
— Удивлён? — старший полянин вскинул брови и, приблизившись лицом к Олегу, что тот от неожиданности отпрянул назад, морщась от пронзивший его боли, резко процедил сквозь зубы, — Как ты посмел? предать меня? твоего брата? Сучий ты потрох… Ты ещё пожалеешь, что не сдох прежде. Признавайся, что он, Святослав, пообещал тебе?
После короткой паузы, Военег громко рассмеялся, что его гогот заклубился под пологими сводами большой палатки. Утирая слёзы и не в силах восстановить дыхание он с издёвкой поговорил, немного глотая слова:
— Ну ты и межеумка редкостная… ничего?.. ты что ни на есть чурка бездумна… Ну не знаю — потребовал бы там хоть золота или серебра, хоть ларчик… — тыкал в того пальцем, прихватившись за живот, пока его младший брат наливался ярью, а кулак до этого сжатый от трепета обрушился на стол, прервав это веселье.
— Я долго терпел, — Олег вдруг взвился и вылил всё то что в нём бродило долгое время: сострадание, негодование и, скорее всего, нежелание видеть как от брата, которого всё же немного любит, хотя в противовес больше страшится, исходят бедствия сего народа. — Но твоя последняя выходка, когда ты по весне позволил ватажникам и половцам грабить веси и делянки Курщины, была последней каплей. Ты обезумел, разрешив тем угнать робами северских. Я не мог более терпеть твоей алчной жадности и вседозволенности, — поднахрапился, понимая, что нечего терять — ближники его брата стояли с оголёнными мечами наперевес, готовые по одному лишь мановению пальца своего властелина прикончить его. — Ты творил беззаконие, ты попирал все нравы и устои, ты…
— Мне не нужно всего перечислять и без тебя знаю. Одно похвально — ты проявил смелость — восстал на меня. Всего лишь малость просчитался — мои люди выследили твою зазнобушку. Она-то и привела их к граду Чернигову. Если бы ты не принялся так рьяно её искать, я бы даже и не догадался ни о чём.
— Что ты с ней сделал? — забыв о боли Олег подскочил с места, но пинком в грудь был осажен назад.
— К сожалению ничего — это тебя пусть успокоит перед кончиной, — задумчиво произнёс, осторожно взбалтывая в кубке вино и вернув серебряный сосуд на место. — Если хочешь, чтоб ещё один человек остался живым, выпей это.
Поиграв пальцами по ободу кубка, протянул ими по витиеватому узору вдоль всего пойла (чаша кубка) расширяющегося к устью, потом скользнул по стояну (ножка у кубка) в виде балясины, и зажав его между двумя растопыренными пальцами возле поддона, пододвинул к Олегу шебурша по деревянному столу.
— Помнишь своего стряпчего? — Военег вопросом же ответил на безмолвный вопрос стоящий в глазах наместника, которого удерживала пара крепких рук, чтоб не рыпался больше. — Я позаимствовал это у него. Он хотел уморить тебя раньше. Сначала давал тебе яд в маленьких дозах, чтоб смерть выглядела более правдоподобной, вроде захворал чем. Он хорошо постарался, его даже не заподозрили, если бы ни эта девка, Сорока, так ничего бы не узнали — зелье нашёл Гостомысл при обыске в его клети. Этот недотёпа даже не удосужился от него избавиться, верно думал повторить сию затею, но ему помешала Зима… Это я его убил, — кичась своей осведомлённостью и бравируя надмением, приподнял бровь, монотонно изливаясь перед братом. — Я отомстил за тебя, уничтожил твоего врага. А ты? Ты решил так отблагодарить меня?
Олег ничего не говорил, он опустил голову и слушал, пока Военег откровенничал, ожидая своей скорой смерти.
— Жаль, но стряпчий так и не смог мне сказать, кто ему заплатил — я его долго пытал, но всё впустую — твой недоброжелатель не показывал своего лица ему. Этот серебролюбец просто не мог отказаться — плата за твою смерть была заманчиво высока.
— Зачем сейчас мне о этом сказываешь? — Олег понимал, что тот неспроста затеял сей разговор.
— Ты всё же мне брат, — это звучало до невозможности надменно и презрительно. — И наверное, тебе было бы лучше сдохнуть ещё тогда, и мне не пришлось мараться братоубийством. Как-то ныло внутри… — вдруг наигранно скорчился. — Признаюсь, я медлил… Нет, не от сострадания и братской любви — я ждал подходящего момента.