Он рубил нещадно. Сам был истерзан острыми кромками, но всё ещё стоял на ногах. Не смотря на то, что Мир подходил всё ближе к стрыю, мо́рочная надежда на отмщение истлевала ровно на столько, насколько его оставляли силы.
— Тебе не одолеть меня, братыч. Смирись уже! — выкрикнул тот Мирославу, когда очередные воины пошли наступом на обезумевшего от кровной мести племянника.
Он не слышал слов, вернее, не слышал о том, что Военег говорил. Он остервенело рубил и отражал левой и правой рукой, поочерёдно и вместе, словно коловрат небесный спустился на землю; пинал ногами, падал и вставал, но пёр к тому к краю своего пути, где его ожидал Военег.
Тот наблюдал за происходящим с каменным лицом. Вот упал один его кметь, отброшен другой, этому боярину Мирослав надрубил предплечье, а следующего опрокинул на клинок, выброшенный другим в колющем ударе.
Буйство сердечное и душевное запалило Мирослава. Гнев помутил его разум. Он понимал то, что иной возможности может и не стать, поэтому рубился не щадя ни себя, ни других. И вот, когда последний военегов ближник, преграждающий путь, встал на колено с надсечённым бедром, когда открылся долгожданный просвет в сем смертоносном проходе, который Мирослав преодолевал словно терновые заросли, когда вскинул руки над своей головой, сцепив обеими руками черен своего меча, вкладывая в свой удар всё своё негодование на дядьку — а тот как и прежде стоит без движения, только короткая борода немного от ветра колышется — вот тогда, когда с сокрушительной мощью его меч падал на убийцу отца, а сердце в ожидании отмщения изнывало от предчувствия, его удар был отражён снизу превосходящей силой, которую Мирослав признал сразу — это Извор. Он только сейчас вернулся и, на ходу слетев со своего Буяна, вклинился в сей поединок.
С этой мощью уже не поспорить, к тому же Мирослав выдохся и дрогнул. Что же так поколебало полянина? Осознание предательства от человека, от которого этого не ожидал. Хотя чем Извор лучше или хуже его самого? Ведь Мирослав, участвуя в крамоле, предал его первым!
Извор наступал. Его удары были сокрушительными, несмотря на колотую рану на груди, верно полученную в бою с Храбром — странно, почему Мирослав не увидел её раньше? Его клинок высекал искры, оставляя зазубрины на острых кромках. Мирослав отступал. Руки не слушались. Всё труднее было удержать меч. Очередным ударом он был выбит. Подлетев вверх и прокрутив в воздухе пару финтов, воткнулся возле ног злобного стратига.
Мирослав истощённый боем опустился на колени. Сник. Он пытался отдышаться, но с трудом давалось. Сырой воздух обжигал его лёгкие.
— Чего ждёшь, а? — прохрипел сквозь окровавленные губы. — Ну! — воскликнул, уперевшись грудью в выставленный в его сторону меч Извора.
— Смирись. Всё кончено, — Извор говорил надломлено и тихо, что было слышно им двоим.
— Ты уже сделал это с моим отцом, давай повтори ещё раз! — Мирослав поддался вперёд.
— Я не хочу убивать тебя, — Извор не отступил, а остриё его меча пустило кровь, окрашивая свитку Мирослава алым кругом. — Остановись же, — с содроганием сердечным пытался того упросить. — Иначе отец будет искать её, — процедил сквозь сомкнутые зубы, чувствуя давление на меч. — Сделай, что он просит, брат.
— После этого никогда нам с тобой более не быть братьями, — процедил злобно.
Мирослав был готов погибнуть, но не сдаться — раз Бог их так рассудил. Он не желал смириться перед этим поворотом судьбы. Погибнуть, но с честью! Громко ухнув уже был готов на клинок изворов упасть, да только приспешники военеговы удалее оказались— ударом по затылку, Мирослав был оглушён.
Незадолго до этого.
Ветки хлестали по лицу, драл кожу подмаренник. Опутывая голые ноги Сороки, он будто кричал ей: стой, воротись назад, словно вторил воплю её сердца. Мысли бились. Сердечное трепыхание в груди было созвучного перестуку копыт ханского табуна на перегоне.
Сорока всё отлично понимала, что никто из них не виноват, но порыв душевный убежать, скрыться, как она всегда то делала с самого своего второго рождения, вдруг понёс её куда-то прочь. Да где уж от себя-то скрыться? Любит она Мирослава, всем своим нутром к нему стремиться, и сейчас тоже к нему её тянет. Обнять его, успокоить в столь тяжёлую для него годину. Со всех сторон его обступили: и свои, и чужие. Она пережила подобное — не понаслышке знает каково это быть покинутым всеми. Если бы не Креслав с Храбром, то погибла бы верно — вот враги вроде они ей, а вроде и нет. Всё перепуталось. Самой утишиться бы в объятиях Мирослава. Где же он? А потом разом вкопалась на месте.