Отрезвел малость, лишь когда клинок острый меж колец его кольчуги вошёл. Дышат оба. Воздушными волнами друг друга окатывают. Сорока в навершие пальцем большим поднажала, ещё глубже в грудь мужскую ножичек вонзая. Извор, глаз от невесты своей не убирая, своей грубой рукой её нежную перехватил. Сжал, что все её суставы ладонью почувствовал. А та лицом переменилась — больно ей. Не говорит ничего, терпит. Извор грудью поднажал, с диким рёвом в себя сам ножичек засадил, да не глубоко всё же — не пробить так легко кольчугу с поддоспешником.
— Ты моя ведь была. Слышишь? Моя! — окатил её своим негодованием.
Отпрянул от неё, как протрезвел малость от сего наваждения. Нож из своей груди вытащил, лишь когда к двери низкой подошёл.
— Ненавидишь меня? — спросил ножичек у себя в наруче пряча.
Та молчала. Забилась в дальний угол. Рубаху на ноги голые натянула. Колени дрожащими руками обняла, лицо в них спрятала.
— Это слишком много для тебя, — презрительно бросила. — Ты жалок.
Полянин к той опять подскочил. Перед ней с гряканьем присел.
— Жалкий?! — оглушил её криком своим. Открытой ладонью по нетёсаным брёвнам с силой ударил, что Сорока от неожиданности слегка вздрогнула.
Опять взорами мерятся. И действительно — нет у Сороки к нему ненависти, что заслуживают лишь супостаты противные. Нарывает лишь одно мерзкое чувство брезгливости к этому жалкому мужу.
— Посмотрю, как ты после венчания заговоришь, невеста моя, Любава Позвиздовна, — сдержанно проговорил, смакуя каждое слово.
— А была ли я твоей когда-нибудь?! — воскликнула на прощание, видя, как дверь закрывается, слыша, как снаружи Извор ту подпирает. — Не прощу! Слышишь? Не прощу тебя за подлость, — в дверь запертую бьётся.
— А я уж, уверена буть, расстараюсь! Всё сделаю, чтоб получить твоё прощение!
35. "Я тебя никогда не предам."
В тёмной подклети было сыро и холодно. Мирослав изрядно продрог. Не смотря на это он даже не пытался размять закостеневающее тело, да и особо не было возможности двигаться из-за пут, которыми были туго перевязаны руки и ноги, но скорее всего его бездействие было обусловлено нежеланием дальше жить.
Трезвление после забытия, в которое он провалился из-за длительного буйства, как и принятие случившегося, приходило болезненно. И даже не от того, что всё тело саднило от рубцов и ушибов — внутри всё нестерпимо ныло от отчаяния.
Чей-то тенью снаружи коротко прервался поток тонких лучей яркого солнца, проникающих внутрь через единое малое оконце под низким потолком, и опять заструился вонзаясь тупым краем в глиняный пол возле головы Мирослава. Лёжа на гнилой соломе, что служила ему подстилкой, он отчуждённо любовался росчерками яриловыми сквозь своё беспросветное уныние. Ничто не могло его вывести из такого состояния. Даже скрип двери сообщивший о раннем посетителе не понудил ни единую черту лица дрогнуть или повестись как-либо. Мирослав не смотрел на того. Он и так его узнал ещё по шагам издали, которые теперь медленно ступали по деревянным порожкам в подклеть. Эти шаги были до недавнего времени родными, а теперь стали ненавистными.
Извор присел рядом с Мирославом на корточках, даже не опасаясь того — и что может сотворить человек, который нуждался в посторонней помощи, чтоб сесть в виду своего связанного положения. Это понимал и Мирослав от того и не буянил, сберегая силы — быть может появится ещё возможность отомстить, коли его не прикончили сразу, или это его отчаянием так сковало вкупе с тугими тенётами? Извор помог брату приподняться, усадил того спиной к стене.
— Сегодня седмица прошла как умер твой отец, — Извор отлил в канопку браги из принесённого с собой кувшина. Мир не смотрел на того, но после этих слов оживился. Извор догадался, что Мирослав в полном неведении о участи своего отца и жаждет хоть что-нибудь услышать о нём. — Тебе не сказали? Его отпели в храме. Мой отец распорядился, чтобы соблюли все чины.
Теперь уже злобный взгляд сверлил Извора — Мирослав, уже не поражаясь двуличности Военега с сыном, исподлобья смотрел сквозь занавесь растрёпанных волос, грязных и слипшихся.
— Выпей за упокой души, — поднёс край канопки к опухшим губам Мирослава.
Тот пил, не отводя ненавидящих глаз от своего брата. Глотал жадно предложенное. Может думал, что там зелье? Ищущий смерти этому был только рад.
— Его похоронили за погостом (удел выделенный для гостевых дворов), — продолжал Извор, придерживая канопку пока поил Мира. — Я был с твоим отцом, когда он умер.