А потом притихли разом. Извор к двери. Слушает тишь ночную. Вроде ветка где треснула. Потом ещё одна. Сорока меч с пола подняла, к Извору со спины подступает. Не успела спохватиться, как боярин ту, силой превосходя, в тисках крепких сдавил, к стене бревенчатой прижал. Одной рукой рот пухлый прикрыл. Другой меч, что посерёд них оказался перехватывает — мол, не идёт девице с сим оружием ладить. Безмолвно указал той в угол забиться, а сам за порог ступил.
На ровной глади зеркала испуганно дрогнуло желтеющее отражение личика дочери Нежданы, когда Извор с грохотом хлопнул дубовой дверью, выгнав перед тем всех сенных из сестринских покоев.
— Зачем ты к нему ходила? — уже дважды повторил свой вопрос.
— Мне матушка сказала… — пролепетала Любава, стыдливо опустив свои глаза, испытывая неподдельный трепет перед старшим братом. Его укоры для неё всегда были колки. — Сказала, чтоб к нему пошла, снеди снесла. Сказала, чтоб я его приголубила — мужская плоть к женской ведь тянется.
— Ну?! Приголубила?
— Что ты, братец, как можно с женихом до венчания, — губки надула, а глаза искрятся. Вздохнула и жалостливо добавила. — Ослаб он сильно. Чуть голодом себя не уморил — ведь больше седмицы не пил, не ел… Разговаривали только.
— О чём же, позволь узнать! — Извор всё никак не успокоится, над сестрой ещё с первой своей встречи попечение имея, а теперь и вовсе блюсти её стал — шагу ступит не даёт.
— Сказала, что хорошей женой ему буду… И с чего это ты меня тут пытаешь?! — вдруг взвилась, с места подпрыгнула.
— За тебя, дурёху, переживаю, — оправдывается. — А если бы он тебе навредил? Если бы… — надулся весь, не зная что и сказать той, внутри от возмущения всё вспухло, что щёки раздулись, да с шумом фукнул разом.
— Но ведь не произошло ничего, — замаслила, на того глазками свежими сверкая, что есть самоцветами, как у матери северской.
На руке у того повисла, как всегда то делала, у Извора мигом вся лютость спрянула — не безразлична всё же ему дочь Нежданы, братскую любовь к ней имеея. От того за сестрицу и беспокоится.
— Как он? — Извор выспрашивает — ему-то теперь под страхом смертным ближе чем на дюжину шагов к подклети приблизиться не дают.
— Что как? Немытый, нечёсанный, голодный.
— Может передумаешь, пока не поздно. Ведь всё как на блюдечке видно — не согласится он на венчание.
— Типун тебе на язык, — обижено фыркнула, назад на турабарку перед зеркалом с рамкой, увитой сплошь цветочным орнаментом, уселась, косы свои гребнем костяным чешет.
— Не будешь же ты его неволить?! Он уж с пол месяца в тёмной сидит, согласия не даёт…
— Он в горнице сейчас. Сама видела, как на крыльцо поднимался. Никто не вёл его — сам шёл, — заглянула на отражение брата стоящего за её спиной и, распознав удивление, продолжила, догадавшись о его неосведомлённости. — Понял видать, что сопротивляться Военегу бесполезно, вот и смирился. Тоже бы знал, если бы не пропадал вечно не весть где.
— Отцу, — грубо поправил свою сестрицу.
— Он тебе отец, а мне отчим. Как хочу, так и зову, — горделиво отчеканила, свой острый подбородок вздёрнув горе.
Извор раздражённо рыкнул, глотая своё недовольство— давно он хотел Любаве тайну её происхождения открыть, только не знает, как та её примет. Правда эта больно ранит. Да и не к чему она сейчас. Только всё утишаться вокруг стало. Может пусть оно и дальше своим чередом идёт. Но сестрицу жаль ему. Увещевает, лучшей доли для неё желая. В добавок в новом свете ещё больше за ту волнением зашёлся— кабы Мирослав мстить не удумал, не хватало, чтоб он сестрицу его изводить начал.
— Он на венчание с тобой в прошлый раз согласился, лишь чтоб бдительность отца унять, чтоб про умысел их злобный мы не догадались. И теперь не нужна ты ему. Он не любит тебя, — боярин к той подступил — что медведь над кутёнком возвысился.
— И что? Я вот его тоже, может, не особо и люблю-то, — брякнула, а потом уточнила, чуя на себе едкий взгляд брата. — Это нужно для утверждения власти нашей. Матушка сказала, что с нами тогда поспорить никто не сможет, даже князь Всеволод считаться станет.