— Только я не понимаю, как Ясинь-хан дал согласие на нашу свадьбу. Позволить, чтоб проклятое дитя Эрлиха (Эрлих — бог царства мёртвых в тенгрианстве) вошло в их род?
— Ты истинный сын степи, — одобряющие проговорил Кыдан, поднявшись на локтях, протянул руку, положив на плечо племянника свою уже не тяжёлую ладонь, которой Манаса неоднократно был бит ранее.
Но теперь она не пугала его, а наполняла брезгливым чувством пренебрежения. А вот слова, сказанные дядькой, отрадой прозвенели в его сознании, проникая в глубины истосковавшейся души. Он столько времени испытывал свою чуждость здесь, копил в себе всю озлобленность и обиду, которая укоренилась в глубинах естестества. А несколькими словами всё это было выдернуто, что заставило испытать боль и трепет от переполняющей радости.
— Но я сын уруса? — словно не веря самому себе, напомнил дядьке о своём происхождении.
— Твой отец великий батыр…
— О чём ты? — голос дрожал от презрения к своему родителю.
— Как сильно ты возрос Манас, — Кыдан с трепетом в глазах изучал его лицо, за последние годы ставшее совершенно не похожим на его сестру — доселе сохраняющее юношеское очарование, теперь оно стало возмужалым и напоминало одного уруса. — Твой отец, может гордиться тобой…
Серые с подпалинами глаза, в которых блестели скупые мужские слёзы, с недоумением уставились на хана.
— Ты не ослышался, Манас.
— Как ты можешь вести о нём столь благостные речи?
— Выслушай меня, Манас, и решай сам. Ты желанное дитя, Манас.
40. Неспокойно в хоромах на Куру
Дешт-и-кипчак. Девятьнадесять лет назадМесть Креслава была лютой, не знающей сострадания. Она, даже не смотря на добычу в три, головы, которые были освобождены от своих тел и ныне, притороченные к седлу задорно болтались, окрасив ногу лошади свежей рудистостью, которая сначала припеклась на солнце, а теперь вновь размокла от конского пота, так и осталась неприсыщенной — хозяин перстня не был найден — его имя даже под жуткими пытками не выдали ближники, что лишь им одним прибавляло чести.
Креслава не было в курени более двух лун, и теперь он стремился обратно — там Тулай — и хоть ему не позволено к ней приближаться, понимание, что он будет дышать с ней одним воздухом, хоть как-то грело заиндевелую душу мстивца, ищущему и своей смерти. Ему хватало тех мимолётных встреч издалека, чтоб наполниться желанием жить дальше ради справедливости — растущий живот не давал застыть бурлящей клоаке гнева, и Креслав становился яростнее взбешённого тура, который в запале не видел ничего и никого и сносил всё, что ему попадётся. Как же ему тогда хотелось вырвать из Тулай это бремя, бросить псам, самому сожрать, и сгинуть, чтоб больше не напоминать этому миру о своём существовании.
Несмотря на провальность своего замысла, северский торопился — он знал, что Кыдан будет крайне недоволен его промахом, но возможность увидеть Тулай, понуждали его подбадривать свою кобылу к быстрой рыси. Останавливаясь лишь на время, чтоб дать верховым отдышаться, степняки в три дня вернулись в курень, которая погрузилась в заунывное ожидание.
Креслав, осадив лошадь возле вертикальной коновязи, поспешил к Кыдану. Молчаливо встал за его спиной на колени, ожидая, пока тот обратит на него внимание. Кыдан стоял неподвижно и лишь немного повёл ухом на бряканье кольчуги и глухой удар о землю, брошенных под его ноги, голов. Замерли оба. Застыла и курень. Никто не смел громко говорить, кам без устали гортанно распевал заклятья. Его песнь вопиющая своей густотой к Вечному Небу перекрыл долгий женский крик.
Полог широкой вежи откинулся, и навстречу Кыдану выскочила обеспокоенная женщина. Она тут же угнулась, лишь бы не встретиться с холодным, как казалось всем, видом хана, но это была лишь его личина — живлаки на скулах нервно перекатывались, а костяшки сжатых кулаков побелели. Не выдержав долгого ожидания окончания мучений своей сестры, Кыдан зашёл внутрь. Их разделяла лишь занавеска, за которой суетились женщины. Те промокали её лицо, что-то говорили ей, выносили окровавленные суконки, овечьи подстилки.
Он видел лишь её изломанное болью лицо. Её взгляд на миг озарился. Он был устремлён в его сторону, но ниже, будто проскальзывал возле его ног. Проследив за ним, Кыдан с непониманием уставился на войлочный полог. Тот встрепенулся, и вошла женщина с медным котелком полным тёплой воды. Идя за взглядом сестры, он попятился к входу и, откинув полог, проследил вдаль. Там на коленях стоял Креслав, ловя мимолётные мгновения, чтоб выхватить в глубине сводчатого жилища лик своей любимой. Пронзив юрту натужным криком, она прободила и сердце северского, будто и он чувствовал ту же боль что и она, вдобавок ко всему, он испытывал и муки душевные, терзающие его уже несколько лун. Креслав съёжился не в силах вынести её крик, который напоминал о жестоком прошлом.