— Это Хермансен на нее наехал. Я видел, как он крутил рулем, чтобы попасть, — деловито объяснил Рогер.
— Ну и хорошо, что попал, отцу не придется рубить ей голову. И обед у нас сегодня тоже есть. Туне!
На этот раз фру Андерсен крикнула чуть громче и подняла бюстгальтер, валявшийся под деревом.
Туне и Эрик слезали слегка запыхавшись, одежда их была в беспорядке. Балансируя на ветке, Туне натягивала материну вязаную кофту.
— Ты думаешь, она нас понимает? — Эрик начинал выходить из себя.
— Узнаешь, когда слезешь.
— Ты оставайся здесь. Я поговорю с ней один. Обожди!
Эрик стоял перед фру Андерсен. Та критически разглядывала его.
— Привет! — храбро сказал он.
— Привет.
Он упорно смотрел на мертвую курицу.
— Хорошая погода сегодня. Фру Андерсен кивнула.
— А как там наверху погода? Жарко?
— Да, чертовски жарко. Я побегу, пожалуй. Школа.
— Может, ты сначала умоешься?
— Да, пожалуй, рожу сполоснуть надо...
Она кивнула на бензонасос, и Эрик пошел к нему. Он мыл руки, а фру Андерсен качала воду, причем рассматривала его внимательно, изучающе, но без неприязни.
— Лицо тоже вымой!
Эрик послушно вымыл лицо, но, когда полез в карман за носовым платком, она протянула бюстгальтер. Красный как рак, он принялся им вытираться.
— Ты ее любишь?
— Да, — со всхлипом выдавил он и повернулся было бежать, но фру Андерсен знаком велела ему взяться за насос. Эрик с бешеной энергией качал воду, пока она стирала бюстгальтер.
— А она тебя?
— Да! — он сказал это твердо и решительно, но потом уже не так уверенно добавил: — Мне кажется.
— Ну а теперь беги. Приходи к обеду, если хочешь. Мы зажарим курицу!
— Спасибо большое!
Фру Андерсен усмехнулась, глядя ему вслед, но помрачнела, когда с дерева слезла дочь.
Туне стояла возле курицы, ковыряя носком туфли землю, пока мать вешала сушиться бюстгальтер.
— Сколько раз я тебя просила не трогать мои вещи!
Туне кинулась к матери; они стояли обнявшись, и мать покачивала ее в своих объятиях. Эх, молодость, молодость!
Потом фру Андерсен уселась и принялась ощипывать курицу.
— Кстати, мне не нравится, что вы там наверху возитесь. Свалитесь и шею себе свернете.
— А где же нам еще? — Туне села рядом с ней. — Ведь детвора кругом, не повернешься.
— Постыдились бы так говорить, — фру Андерсен смотрела на детей, таскавших дрова. — У нас такой чудесный сад! Подумай только, у других ведь этого нет, вместо сада — газончик. Бедняги!
Она бросила взгляд на ясень, в ветвях которого еле виднелся гамак, качавшийся на ветру.
— Во всяком случае, в наше время мы жили на земле.
— Ты и отец?
— Да, мы с отцом.
— Расскажи, как ты его встретила. В первый раз. Фру Андерсен кивнула головой на автомобиль.
— В машине... — разочарованно протянула Туне.
— Да нет, просто возле дороги. Я ехала на велосипеде и проколола шину.
Фру Андерсен задумалась, погрузившись в воспоминания.
— Ну вот, сидела я у дороги, рвала цветы и ждала, когда кто-нибудь поедет мимо.
— И приехал отец?
— Да. В машине. Она тогда была красивая. Блестела вовсю.
— Папа тебе и починил велосипед?
— Нет, — задумчиво улыбнулась она. — Мы там пробыли ночь, а утром, когда встало солнце, закинул велосипед на заднее сиденье. И мы поехали домой.
— Сюда?
— Да. Он купил эту лавку у какого-то разорившегося торговца, почти даром, потому что в то время никто не хотел жить за городом. Ты не представляешь, чего в этой лавке только не было! Ткани какие-то, фарфор, печенье и консервы. И пиво. Масса пива. Мы целый год жили припеваючи.
— Почему же вы не поженились?
— Супружество — серьезное дело, Туне. И почти всегда кончается разводом и всякими пакостями.
— Но ведь не все же разводятся?
— Нет, — фру Андерсен посмотрела на двух женщин, проходивших мимо. — Нет, не все. И часто это самое скверное. Тянут лямку, грызут друг друга и считают, что делают добро своим детям. Просто больно смотреть. А не поженись они...
— Нет, те, кто любит друг друга, должны жениться, — упрямо заявила Туне.
— Кто это тебе сказал?
— Эрик.
— А ты не слушай мальчишек. Кстати, что он имел в виду? Он посватался?
— Что ты!
— Этого еще не хватало, — фру Андерсен явно стало легче на душе. Она принялась за костер. Над садом потянулся дым. Тут же с улицы набежали дети, одетые по-праздничному, будто на демонстрацию 17 мая[1], и расхватали куриные перья.
— Боже мой, до чего вы все нарядные! — сказала фру Андерсен.
— Мы идем на открытие детской площадки, — закричали наперебой ребята. — У нас будет оркестр! Самый настоящий, духовой!
— А моя сестренка будет разрезать ленту! — гордо сказал один из мальчишек.
— Врешь, просто ножницы держать будет!
— Давайте-ка идите отсюда. Что вам родители скажут, если вы все тут перемажетесь!
Ребята еще немножко повозились, поскольку разделить куриные перья без драки было трудно, потом ринулись за ворота.
Хотя Хермансен и считался председателем комиссии по детской площадке, движущей силой тут была фру Сальвесен. Мысль о том, что сад Андерсенов стал постоянным пристанищем всех детей поселка, не давала ей покоя.
Сначала Хермансен и другие члены правления относились к строительству площадки весьма скептически. И без того хватало забот: гаражи, ограда вдоль газонов, коллективные антенны... Но фру Сальвесен упорно стояла на своем. Она любила детей. Собственно говоря, именно любовью к детям и объяснялось то, что у нее самой детей не было.
— Нам нужно сначала расплатиться с долгами, — говорила она всякий раз, когда Сальвесен заводил речь о ребенке. — Я желаю своим детям добра и не хочу, чтобы они росли в условиях недостаточно прочной экономической базы. Они должны чувствовать себя желанными.
Она работала в банке, в отделе учета векселей, пока ей не стукнуло тридцать четыре. Тогда и встретился Сальвесен. Она любила ходить в театр и на концерты. Любила ездить за город, одна или с подругой, хотя предпочитала ездить одна. Именно это и подействовало на Сальвесена, человека мягкого и добродушного, большого любителя природы, втайне мечтавшего о белом домике на берегу фьорда, загорелых детишках, резвящихся на пляже, и о жене, ожидающей его на мостках, чтобы приветливо махнуть рукой, когда он подплывет на лодке с хорошим уловом макрели. Из всего этого у него не было ничего. Зато был красивый стандартный дом, участок в 400 квадратных метров с декоративными многолетниками и живой изгородью. Мебель, телевизор, холодильник и жаровня, за которые каждый месяц надо платить рассрочку. И жена. А детей, с которыми он ходил бы в походы, не было. И не потому, что он не был способен иметь детей, кажется, такие способности были, хотя и не до конца проверенные.
— Боюсь мы и не сумеем никого завести, даже когда надумаем, — говорил он в минуты уныния. — Скоро будет поздно! — Все время нужно было доставать все новые и новые вещи, все время платить рассрочку.
— Зачем ты меня обижаешь? К чему все время напоминать мне о моем возрасте? — отвечала жена.
Сначала фру Сальвесен тосковала по работе, ибо была очень деятельной и энергичной. Но когда ее выбрали секретарем правления кооператива, свободного времени не стало. Она нашла применение своей энергии.
А детская площадка была ее гордостью. Работа шла целых два месяца. Фру Сальвесен добилась того, чтобы под площадку дали участок, отведенный для постройки клуба. «Для детей ничего не жаль!» — говорила она. Практически дело было решено с того момента, когда удалось заручиться поддержкой Хермансена.
И вот теперь детская площадка готова. Кусты и деревья выкорчевали, оставили только две сосны, чтобы детям было где полазать. Все очень красиво спланировано, кругом асфальт, гравий, по углам — четыре песочницы. Довольно дорого обошлось оборудование, кроме того, большие деньги вложены в саму изгородь — с прочной металлической сеткой, красивыми воротами и деревянной доской, на которой было вырезано «Волшебный двор» — название площадки. Фру Сальвесен очень хотелось, чтобы над воротами висел еще и лозунг: «Игра дает здоровье и чувство единства», — но эту идею комиссия, к сожалению, не поддержала. Хермансен вполне справедливо указал в этой связи, что площадка рассчитана на малолетних, не умеющих читать.