И только ты один, над бездною
Воздев молитвенные руки,
Готов принять святые муки,
Народ наш смертью искупив.
1933
X. У ПАМЯТНИКА ПУШКИНУ
Повеса, празднослов, мальчишка толстогубый,
Как самого себя он смог преобороть?
Живой парнасский хмель из чаши муз пригубив,
Как слил в гармонию России дух и плоть?
Железная вражда непримиримых станов,
Несогласимых правд, бушующих идей,
Смиряется вот здесь, перед лицом титанов,
Таких, как этот царь, дитя и чародей.
Здесь, в бронзе вознесен над бурей, битвой, кровью,
Он молча слушает хвалебный гимн веков,
В чьем рокоте слились с имперским славословьем
Молитвы мистиков и марш большевиков.
Он видит с высоты восторженные слезы,
Он слышит теплый ток ликующей любви…
Учитель красоты! наперсник Вечной Розы!
Благослови! раскрой! подаждь! усынови!
И кажется: согрет народными руками,
Теплом несчетных уст гранитный пьедестал, –
Наш символ, наш завет, Москвы священный камень,
Любви и творчества магический кристалл.
1950
XI. БОЛЬШОЙ ТЕАТР. СКАЗАНИЕ О НЕВИДИМОМ ГРАДЕ КИТЕЖЕ
Темнеют пурпурные ложи:
Плафоны с парящими музами
Возносятся выше и строже
На волнах мерцающей музыки.
И, думам столетий ответствуя,
Звучит отдаленно и глухо
Мистерия смертного бедствия
Над Градом народного духа.
Украшен каменьем узорным,
Весь в облаке вешнего вишенья, –
Всем алчущим, ищущим, скорбным
Пристанище благоутишное!..
Враг близок: от конского ржания
По рвам, луговинам, курганам,
Сам воздух – в горячем дрожании,
Сам месяц – кривым ятаганом.
Да будет верховная Воля!
Князья, ополченье, приверженцы
Падут до единого в поле
На кручах угрюмого Керженца.
Падут, лишь геройством увенчаны,
В Законе греха и расплаты…
Но город! но дети! но женщины!
Художество, церкви, палаты!
О, рабство великого плена!
О, дивных святынь поругание?..
И Китеж склоняет колена
В одном всенародном рыдании.
Не синим он курится ладаном –
Клубами пожаров и дымов…
– Спаси, о благая Ограда нам,
Честнейшая всех херувимов!
Как лестница к выси небесной,
Как зарево родины плачущей,
Качается столп нетелесный,
Над гибнущей Русью маячущий.
– О, Матере Звездовенчанная!
Прибежище в мире суровом!
Одень нас одеждой туманною,
Укрой нас пречистым покровом!
И, мерно сходясь над народом,
Как тени от крыльев спасающих,
Скрывают бесплотные воды
Молящих, скорбящих, рыдающих.
И к полчищам вражьим доносится
Лишь звон погруженного града,
Хранимого, как дароносица,
Лелеемого, как лампада.
И меркнет, стихая, мерцая,
Немыслимой правды преддверие –
О таинствах Русского края
Пророчество, служба, мистерия.
Град цел! Мы поем, мы творим его,
И только врагу нет прохода
К сиянию Града незримого,
К заветной святыне народа.
1950
XII. СТАНСЫ
Над каждым городом-колоссом
Миры клубятся бурной мглой:
Числа нет хорам стоголосым
И токам жизни – слой сквозь слой.
Не ночью, в смене грез безумной,
Не в рваных снах, не во хмелю,
Но в полдень ясный, трезвый, шумный
Их хаос плещущий ловлю.
Сквозь круг стихий, сквозь души зданий,
Сквозь сонмы тех, кто был людьми,
Глаза чудовищных созданий
Сторожким взором восприми.
Осмелься!.. Уж старинный демон
Воочью виден сквозь прорыв:
Надвинул конус тьмы, как шлем он,
Лицо бушующее скрыв.
Он опьянен нездешней властью
И жаждой, режущей как нож, –
Такою мукой, гневом, страстью,
Что взор ты с гневом отвернешь.
На битву с ним спешат другие:
Их взлет разящ и величав,
Смысл их деяний – литургия
Нам непонятных сил и прав.
Венцом касаясь небосвода,
Едва очерчен впереди
Великий дух – творец народа
С чертогом солнечным в груди.
Паря вне мира числ и меры,
Слои вселенных озарив,
Луч Мировая Сальватэрра
Вжигает в нас, как новый миф.
И где невластен даже гений
В часы пророческого сна,
Теряется в смерчах видений
Взор, не сумев коснуться дна.