восхваление не столько конкретной особы, сколько обобщенной русской красавицы Натальи,
вроде сказочной Василисы Прекрасной. И в этом весь Павел Васильев, его поэтическая манера.
Прекращение приятельских отношений между ними Наталья Петровна описывала так: «Я
была в ударе, танцевала, шутила, пила шампанское, и вдруг Павел, от которого можно было
ждать любой неожиданной выходки, иногда почти хулиганской, почему-то пришел в бешеную
ярость. То ли выпил лишнего, то ли взяла его досада на мою «неприступность», но вдруг с
размаху ударил меня и с перекошенным побелевшим лицом выбежал из квартиры и скрылся».
На следующий же день Наталья услышала звонок в дверь своей квартиры. Открыла —
перед ней стоял Павел. Он просил прощения и обещал, если Наталья не простит, стать перед
дверью на колени и не уходить в ожиданье прощения. Женщина в гневе захлопнула дверь. А
Павел стоял так с двенадцати до трех часов дня… Ей звонили соседи и сообщали, что какой-то
ненормальный не хочет уходить с площадки. В конце концов позвонили из милиции… «Я
решила прекратить эту демонстрацию и открыла ему дверь. Он плакал. Просил прощения. Я
простила его, но он ушел расстроенный. И дружбе нашей пришел конец…»
Андрей полагает, что мать очень рассердили стихи Павла, поскольку в них
воспроизводились отношения, каковых на самом деле между нею и поэтом никогда не было. Но
в стихах были лишь пылкое воображение поэта и такой уровень художественного обобщения,
который вряд ли подразумевает портретную конкретику.
И Наталья Петровна, и Павел Васильев — сибирских корней, но не были равны по
социальному происхождению. У поэта оно явно пролетарское. Неравенство это, может быть,
откликнулось в героях «Сибириады», далекими прототипами которых они стали.
Настя Соломина — девушка из семьи зажиточной, крепкой, своенравная, с сильным
характером. Николай Устюжанин — бедняк, отравленный мечтой о «городе Солнца», о царстве
небесном для бедных. Их отношения начинались, что называется, с классовой вражды, когда
маленький Колька, живущий вечно впроголодь, охотился за пельмешками Соломиных, а Настя
его ловила и жестоко наказывала. Девушкой и юношей они полюбили друг друга. Но классовая
дистанция давала себя знать, отодвигая чувство, пока наконец оба не покинули родную Елань,
окунувшись в костер революции.
Художественный вымысел и биографический факт реальной жизни время от времени
пересекаются в творчестве режиссера, подсвечивая, комментируя друг друга. Но сам
Кончаловский ни одну из своих картин не может назвать автобиографичной. «Если это и
присутствует, то проявляется не в ситуациях, а в моем отношении к ним… Все мои картины
автобиографичны лишь в том смысле, что в них я говорю о том, к чему мое сердце открыто, что
мне дорого, что занимает меня в проблемном плане. Дуализм свободы, мужчина и женщина, что
их связывает и что разделяет, как соотносятся любовь и свобода. Я, например, очень сильно
сомневаюсь в том, что можно любить и быть свободным. А если свобода без любви или любовь
без свободы, тогда что лучше? У каждого свой выбор, но каждый должен чем-то пожертвовать.
Необходимость жертвовать — в этом уже есть автобиографический момент».
Актриса Наталья Андрейченко была приглашена на роль героини фильма не случайно. Не
нужно особой зоркости, чтобы разглядеть ее типажное сходство с фотографическим портретом
Натальи Кончаловской середины 1920-х годов. Режиссер, у которого затеялись недолгие
романтические отношения с актрисой, вспоминал: «Она стояла готовила яичницу; я смотрел на
ее икры, плотные, сбитые — вся казалась сделанной из одного куска. Сразу понял: она
настоящая и, наверное, может сыграть Настю. Наташа Андрейченко — от природы актриса. В
ней русская широта, ощущение себя в пространстве, стать, мощь…»
Когда размышляешь над тем, что от материнской натуры унаследовано
Кончаловским-художником, то прежде всего думаешь о чувственности, присущей его
кинематографу и сознательно им культивируемой, особенно в советский период. Думаешь о
чувственности, по природе своей неотвратимо разрушительной, но в то же время скрывающей в
себе обещание чего-то настоящего, основательно крепкого, как корни дерева, упрочившегося в
Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»
30
своей почве.
По-фольклорному праздничный и жестокий, язычески-чувственный мир поэзии Павла
Васильева именно через факты биографии матери стал для Андрея отправной точкой в решении
взять повесть Айтматова «Первый учитель» для своей дипломной картины. «Киргизия, какой я
ее знал по стихам Васильева, была страной людей с открытыми и первозданными чувствами, с
яростным накалом страстей…» Биографическое, даже глубоко интимное, преображенное
фантазией режиссера, становилось эпикой.
3
В той же компании поэтов, к которой принадлежал Павел Васильев, встречался с Натальей
и Сергей Михалков. Она не хотела идти за своего молодого ухажера. Но тот настаивал на
законном браке. И тридцатидвухлетняя женщина сдалась на уговоры двадцатидвухлетнего
начинающего поэта.
По убеждению Ольги Семеновой, в бракосочетании Натальи и Сергея существенную роль
сыграла ее мать, привязавшаяся к долговязому молодому человеку еще до того, как он стал ее
отчимом. «Или ты выйдешь за Сережу, или за никого!» — заявила Катя матери.
«Перед тем как идти в ЗАГС, — рассказывает Сергей Владимирович, — мы зашли в
«забегаловку», выпили водки, а после регистрации купили четверть белого свирского вина и
отправились отмечать событие к нашему другу — поэту Михаилу Герасимову и его красавице
жене Нине. Через год оба они были арестованы. Миша погиб в лагере, а Нина, со сломанной
судьбой, утраченным здоровьем, вернулась из ссылки и некоторое время потом жила у нас…»
Так, в 1936 году Наталья Петровна заключила второй, неожиданный для окружающих
брак — с поэтом Сергеем Михалковым. Кажется странным этот брак и ее старшему сыну, как
раз по причине «неравности» сторон.
Во-первых, она была старше супруга, а во-вторых, «в отличие от отца, у нее обширное
образование, большой круг друзей…».
За тридцатыми последовали «сороковые, роковые». Потом родился младший, Никита…
Дочь от первого брака как-то отодвинулась на периферию забот, находилась под присмотром
бабушки, Ольги Васильевны. Хотя, по словам Никиты Михалкова, в их семье из воспитания
никогда не делали «фетиш»…
В 1941 году мать с Андроном отправилась в эвакуацию в Алма-Ату. Отец в это время нес
газетную службу на фронтах Великой Отечественной войны…
«Мама, — рассказывает старший сын, — много писала, делала либретто для опер, песни
для мультфильмов, зарабатывала деньги. Одно из воспоминаний первых послевоенных лет: я
сижу под статуей Ленина на «Союзмультфильме», жду, когда мама получит деньги в кассе.
Потом мама стала членом приемной комиссии Союза писателей, ей приходилось читать массу
чужих стихов, к работе она относилась очень серьезно. Катеньку, нашу сестру, мама вообще
оставила жить у дедушки с бабушкой, очень потом жалела об этом, чувствовала себе перед ней
виноватой. Мама рассказывала, что всех своих детей задумывала. Она с самого начала хотела
сына, но первой родилась дочь. Потом, беременная мной, она задумывала, каким я должен быть,
какой характер, какая профессия, какая судьба. Думаю, меня она любила просто безумно. Она
вообще была человеком на редкость страстным. Это я понял очень поздно…»
Как любила его мать, Андрей услышал от нее самой действительно очень поздно. Когда
увидел ее в последний раз в клинике, и мать призналась, что любила его больше всех на свете.
«Но это надо потерять, чтобы почувствовать».
Воспоминания Андрея появились через десять лет после смерти матери. С чувством