Тогда Кураев, выслушав все это, решил задать Гундяеву, как многократному профессору и почетному доктору различных университетов, другой вопрос:
- Ваше Святейшество! А скажите как профессор и почтенный доктор - меня давно мучил вопрос: где грешнее дрочить - в туалете или в ванной?
Гундяев, конечно, понял, что Кураев задал ему этот вопрос с издевкой, но не подал вида и безмятежно-назидательно продолжил:
- Многие богословы и великие старцы, Андрей Вячеславович, спорили по этому поводу. Я выслушал много подобных споров и вынес из них свое мнение. Лично мое мнение таково: когда речь идет о рукоблудии в туалете, то речь идет о рукоблудии сидя на унитазе. Когда же речь идет о рукоблудии в ванной, то речь идет о рукоблудии стоя перед раковиной. В первом случае лицо мужского пола, на мой взгляд, занимает некую пассивную позицию - в смысле: позицию, не позволяющую ему в полной мере проделывать те телодвижения, которые совершаются мужчиной при половом акте. Во втором же случае лицо мужского пола занимает более активную позицию, которая позволяет проделывать ему таковые естественные движения. И, в то же время, позиция сидящего на унитазе более близка к той позиции совокупления, при которой женщина взлазит на мужчину. Поэтому, на мой взгляд, Андрей Вячеславович, дрочить в туалете - дело более греховное, чем дрочить в ванной. Таков мой ответ. Кстати, на эту тему в мою бытность ректором ленинградской духовной академии было защищено несколько закрытых диссертаций на соискание звания кандидата богословия...
Гундяев замолчал, а затем, кашлянув, сказал:
- Кстати, Андрей Вячеславович! На тему о том, что вы думаете обо мне лично и о всей церкви в целом, а также о МГУ и нашей стране в связи с вашей трехлетней безработицей, я намереваюсь поговорить с вами на вашем следующем откровении помыслов, которое состоится ровно через три месяца. До свидания.
Кураев понял, что его исповедь и аудиенция закончены и вышел из патриаршего кабинета.
III
Когда Кураев добрался до дома, то уже вечерело. Он знал, что должен торопиться - ведь скоро начнется футбольный матч, а после него будут показывать "Игру престолов". Времени, чтобы приготовить холостяцкий ужин оставалось мало. Кураев задумался: конечно, можно сварить пельменей; но ведь поджарить маринованные кусочки курочки тоже хочется! Но это - дольше... В конце концов Андрей Вячеславович решил приготовить и то, и другое. Он вскипятил воду в кастрюле и разогрел сковороду; в воду он бросил пельмени, а на сковороду - кусочки маринованной курицы. Пельмени сварились раньше, но Кураев не стал их есть; он слил воду, намаслил пельмени, посыпал их перцем и отнес на столик перед креслом, с которого он привык смотреть телевизор. Кураев нарезал лука и хлеба. Затем сделал еще что-то. Затем поджарилась курица. Она пожарилась как раз к тому моменту, когда диктор телевидения стал говорить о начале футбольного матча. Еще до того, как матч стали транслировать, Кураев успел принести на столик курицу и прочую мелочь. Кураев уселся на кресло и сразу же начался матч. Внезапно Кураев вспомнил, что забыл про пиво. Он мигом, пока на экране показывали какую-то ерунду, сбегал и принес три бутылки чешского пива; после этого он снова поудобнее уселся в кресло и уставился на экран. И тут Кураев неожиданно для себя - ибо такого не происходило уже давно - вспомнил, что сегодня была среда - то есть, постный день; а за нарушение поста в среду согласно апостольским правилам Кураева должно было извергнуть из сана... Вспомнив это, Кураев неуютно поежился и тут же вспомнил другое - то, что он находился под епитимией, наложенной на него правящим епископом, да не простым, а самим Патриархом. И, согласно епитимии, при подобных нарушениях чисто декларативных канонов, то есть, вернее, перед подобными нарушениями канонов, грозившими ему извержением из сана, Кураев в течение 40 дней был обязан читать короткую молитву, которой его научил Патриарх Кирилл. Стадион уже шумел, мяч уже пинали по полю, еда призывно стояла на столе - но Кураев твердо решил, что епитимия матери-церкви есть епитимия. Кураев встал, перекрестился и начал произносить слова молитвы:
- Господи Иисусе Христе! Пресвятая Богородица! Прости и помилуй меня, великого грешника, худшего и грешнейшего всех пид...
Тут Кураев осекся, замолчал и ненадолго задумался. Зачем-то он взял в руки бутылку с пивом и начал ее бессмысленно вертеть. Кураева тревожили всякие мысли: не дал ли он слабины, когда беседовал с Патриархом, открывая ему свои помыслы? Не сделал ли он чего такого, о чем стыдно будет вспоминать в дальнейшем долгие годы, и что послужит источником издевательств над ним со стороны коллег и всего "народа божия"? Кураев, совсем отстранившись от показываемого по телевизору матча, тщательно вспоминал различные эпизоды встречи с Патриархом и прокручивал в своей голове все произошедшие при этой встрече диалоги. Наконец, Кураев осознал, что, в принципе, ничего постыдного для него во всей встречи не было; не было ничего постыдного и в кураевском покаянии: ведь Кирилл говорил все по делу, в полном соответствии с евангельским христианским вероучением, в полном соответствии со словами Самого Христа; и толкования Библии у Его Святейшества были вполне православные и святоотеческие - равно, как и все те назидания, которые получил Кураев от него же, Патриарха Кирилла. Кураев понял, что, строго говоря, подо всеми поучительными и назидательными словами Кирилла, которые не касались той странной церковной реформы, о которой узнал от него Кураев, Андрей Вячеславович мог бы подписаться лично. Это было стопроцентное православное христианство. И та покаянная и просительная молитва, которую дал ему Гундяев в качестве епитимии, тоже была по духу совершенно христианской и православной. После этого в голове Кураева возник другой вопрос: вот, сегодня он столько всего наговорил Его Святейшеству, что страшно и подумать о том, как Его Святейшество отреагирует на сказанное. Кураев поначалу стал ожидать громов и молний, которые церковный Зевс неминуемо ниспошлет ему на голову. Но затем Кураев рассудил, что, в сущности, Гундяев от него, от Кураева, сегодня не узнал ровным счетом ничего такого, чего бы не было ему известно и прежде, безо всяких откровений помыслов. Осознав это, Кураев подумал, что глупо бы было Гундяеву устраивать для него, для Кураева, что-то новое вроде лишения сана теперь, если, зная все и так прежде, он ничего для Кураева не устраивал. После этого Кураев почти полностью успокоился. Затем он начал свою молитву заново:
- Господи Иисусе Христе! Пресвятая Богородица! Прости и помилуй меня, великого грешника, худшего и грешнейшего всех геев! Богородица, геев просвети! Спасе, геев помилуй! Аминь.
А затем Кураев открыл бутылку пива, немедленно выпил, уселся на кресло и уставился в экран, в котором куча здоровенных мужиков с остервенением пинала по полю надутый воздухом резиновый пузырь.