Наступила тишина. Кураев и Гундяев с широко раскрытыми глазами смотрели друг на друга. Наконец, Гундяев кашлянул пару раз и продолжил:
- Андрей Вячеславович! Вы поймите меня правильно - поскольку вы уже покаялись в рукоблудии прежде, я не собираюсь сейчас выпытывать у вас, как начинающий старец у советского пионера: по скольку раз в день вы дрочили, быстро ли или долго, что при этом воображали, дрочили ли вы по памяти или использовали порнографические картинки - не сомневаюсь, что вы исповедовались у опытных духовников и все это они тщательно исследовали и наложили на вас епитимию соответствующую вашей вине. Меня сейчас другое интересует, меня интересует то, что с вами нужно делать с точки зрения канонического права, а именно тех его мест, которые говорят о несомненном извержении из сана того, кто дрочил после рукоположения два раза и более. Что будем делать с вами, Андрей Вячеславович?
- Одна моя надежда - на церковную икономию... - кротко и уныло ответил Кураев и понурил голову.
- Хм... - улыбаясь, молвил Гундяев, - церковная икономия... Но, как известно, помимо церковной икономии существует и церковная акривия. То есть, преследуя интересы церковной пользы и спасения души грешника или грешников, правящий епископ может, по своему усмотрению, как облегчить, так и утяжелить епитимию либо способ присоединения к церкви. Позвольте вам подчеркнуть - правящий епископ - то есть, я, или собор епископов, но никак не подсудный диакон - то есть, ты, Андрей Вячеславович. К тому же, границы икономии давно очерчены церковными канонами. Икономия - это когда, например, солдат, сходивший к проститутке, начинает семилетнее покаяние в блуде и проводит его через чур усердно - например, когда в первые два года, в которые он должен стоять у входа в храм, не входя к верным, и слезно просить молитв о себе как о великом грешнике у проходящих мимо, вынося и дождь, и стужу, и град, и ветер, - когда в первые два года семилетнего покаяния этот солдат - искренне ли или, наоборот, лицемерно, - будет больше всех лить слезы, громче всех орать о своем недостоинстве и сильнее всех бить себя в грудь и рвать на себе волосы, усиленнее прочих кающихся грешников посыпать себя прахом земным и просить о себе молитв у проходящий - то правящий епископ, заметив его ревностное покаяние, может, по икономии, уменьшить срок этого покаяния с семи лет, скажем, до шести. Ну, до пяти. Но не менее. Вот это и есть икономия. В твоем же случае, Андрей Вячеславович, икономия вообще не применима. Тут только однозначное извержение. Понятно?
Снова наступила тишина. Кураев понурил голову. Тогда Гундяев продолжил, начав с той фразы, с какой он начал свой предшествующий кусок речи:
- Хм... церковная икономия... Держи шире, Андрей Вячеславович! Не вы ли сами говорили, что православной церкви давно пора пересмотреть свой свод канонического права? И оставить там только действительно действующие каноны. А, возможно, и добавить какие-то новые каноны, которые более соответствую настоящему времени. В католической церкви, например, так и сделали. Теперь гей - даже крещеный гей, который занимался мужеложеством после крещения, после нескольких лет, прошедших после оставления им греха, может стать священником. Чем не идея для реформы нашего канонического права - а, Андрей Вячеславович?
Кураев обратил лицо к лицу Гундяеву и увидел, что Его Святейшество лукаво посмеивается...
- Ваше Святейшество! Не думаю, что каноны, касающиеся гомосексуализма, не действуют... К тому же такие изменения не принял бы наш православный народ!
- Так каноны, касающиеся гомосексуализма, все еще действуют, по-вашему? - спросил Кураева Гундяев? А каноны, касающиеся онанизма, по-вашему, уже нет? Я так не думаю... - сказал Гундяев и добавил: - А ведь я - правящий епископ и Патриарх, а не какой-то заштатный дьякон - пусть, может быть, и очень известный...
- Постойте, Ваше Святейшество, - изумился Кураев, - но ведь если, по-вашему, каноны против онанизма по-прежнему действуют, то, если судить праведно, и каноны против гомосексуализма, тем более должны действовать как то, что касается большего и тягчайшего преступления!
- А кто вам, Андрей Вячеславович, сказал, что согласно моему мнению, каноны против гомосексуализма ныне не действуют? Да, я говорил, что в новых условиях некоторые каноны не действуют - канон о запрете парится в бане с иудеем, например. Но разве я говорил что-то подобное о канонах против гомосексуалистов?
- Но ведь вы же сами спросили моего мнения касательно изменений в нашем, православном, каноническом праве, которые позволили бы геям, практиковавшим мужеложество даже после своего крещения, становится священниками? Я так понял, вы за это правило. Поэтому я и подумал, что, по-вашему, каноны против гомосексуалистов более вы не считаете действующими...
- Вот именно! - ответил Гундяев, - я спросил вашего мнения, но не высказал свое. А что касается тех самых изменений - то своего мнения про них я также не говорил. Но скажу теперь: я - за, но при одном условии: если бы такие изменения были возможны согласно самому каноническому праву. А такое, как известно, невозможно, ибо, в отличие от католицизма, православное каноническое право - это нечто застывшее и раз и навсегда данное. У нас нет своего Папы-сверхгероя, который мог бы рушить старое и порождать новое каноническое право из своей головы хоть каждый год, хоть каждый день. Вот потому-то, Андрей Вячеславович, я-то и считаю, что действуют и правила о гомосексуалистах, и правила об онанистах и даже более того - действует и правило, запрещающее парится в бане вместе с иудеем! Действуют в строгом смысле этого слова. Поэтому, строго говоря, когда я вел речь о том, что некоторые правила в современных условиях не действуют, я не совсем то имел в виду, что расслышали в моей речи многие. Правильнее бы было сказать так: "в строгом и прямом смысле действуют, но фактически не действуют в том смысле, что применение их тотально саботировано, и поэтому действие их фактически имеет чисто декларативный характер"!
- Тотально саботировано? Но они, все-таки, действуют декларативно? - изумился Кураев.
- Вот именно, - ответил Гундяев, - вот именно. Вам такая простая мысль о тотальном саботаже и чисто декларативном действии разве не приходила в голову? Ах да... вам же пришла в голову более сложная и мудреная мысль о том, как нам реформировать каноническое право... Согласно вам все епископы, все архимандриты и все благочинные должны заняться подвижничеством, стать святыми людьми и чуть ли не начать творить чудеса; и так, завоевав уважение и искреннее почтение народа, они как бы получат в глазах народа право или мандат на реформу в области канонического права, которая, по-вашему, из-за святости ее проводящих, не вызовет нестроений и раскола в народе... Кажется, ваша идея, Кураев, была такова?
- Да, - ответил Кураев и добавил: - и я честно об этом написал.
- Знаю, знаю, - продолжил Гундяев, - но сам подумай: не наивно ли так мыслить? Во-первых, не могу поверить, что вы, Андрей Вячеславович, серьезно верили в то, что когда-нибудь - пусть даже в весьма отдаленном будущем, - такие потребные для вашей реформы епископы, архимандриты и благочинные могут появиться в природе! Ведь вы же не ребенок - честное слово... Во-вторых - даже если бы они и появились! - то скажите: с чего бы это подобным праведникам и святым, почитающим наследие церковное за драгоценное сокровище, которое следует хранить как зеницу ока, вдруг вздумалось проводить реформу этого сокровища? С какой стати? Таковые стали бы, скорее, не революционерами-преобразователями, а хранителями-консерваторами. И это еще одна ваша нелепость. Вам, скорее, следовало бы признать, что для вашей реформы нужны не святые революционеры, каким-то непонятным образом все-таки покоряющиеся церкви, а дерзкие революционеры-грешники, действующие по праву сильного, действующие различными манипуляциями сознания, а также ошарашивающей дерзостью и внезапностью! Вот это бы я еще понял и посмотрел бы на вас как на реалиста. Как на одного из тех реалистов, с которыми я не раз встречался на экуменистических встречах и богослужениях. Но, к сожалению, следует признать, что у нас такая революция дерзких грешников вызвала бы раскол; и за ними пошло бы меньшинство. Так что подобная революционная реформа - не для нас, Андрей Вячеславович.