— Нет уж, придется задержаться, — решительно заявила та. — Я уже все равно никуда не успею, а мне нужно с Вами поговорить.
Та, которую позже назвали Мариной, замерла в недобром предчувствии, стрельнув глазами в сторону детей. Кто сегодня отличился?
— Вот о нем. — Не поворачивая головы, Елена Ивановна кивнула в направлении ее сына. — Если Вы полагаете, что воспитание детей в духе вседозволенности дает хорошие результаты, позвольте мне Вас уверить, что Вы глубоко ошибаетесь.
От ее открыто неприязненного тона та, которую позже назвали Мариной, чуть не вскипела. О какой еще вседозволенности речь идет? И она, и муж всегда старались держать детей в рамках общепринятого поведения в обществе — ее саму мать в строгости воспитывала. И потом — не в присутствии же детей такие разговоры вести! С какой стати их мать, словно девчонку, отчитывать, вместо того чтобы просто объяснить, что случилось, и оставить родителям право воспитания собственных детей.
Тихий внутренний голос тут же пристыдил ее, говоря, что у учительницы и так ненормированный рабочий день, а она еще и своего личного времени не жалеет, чтобы помочь неблагодарным родителям в деле этого самого воспитания.
— Да что он натворил-то? — обеспокоенно спросила та, которую позже назвали Мариной, смутившись от всплеска материнской агрессивности.
— Он устроил сегодня драку в столовой, — ответила Елена Ивановна, — и…
— Ничего я не устраивал! — выпалил сын, глядя исподлобья на учительницу.
— Ну-ка, помолчи! — бросила ему та, которую позже назвали Мариной, и вновь обратилась к Елене Ивановне: — Вы уверены, что драку начал он? Он всегда хорошо с другими детьми ладил.
— Я пока еще в состоянии доверять своим глазам, — сухо ответила та. — И как Вы только что видели, он ничуть не стесняется грубить старшим, так что нечего удивляться, что он на одноклассников с кулаками бросается. А когда их удалось разнять, — продолжила она, поджав губы, — он крикнул, что завтра в школу придет его отец и все об этом пожалеют.
Та, которую позже назвали Мариной, укоризненно глянула на сына. Тот отвернулся, упрямо вздернув подбородок.
— Вы знаете, я уверена, — примирительно проговорила та, которую позже назвали Мариной, — что это он просто так, в запальчивости сказал. Но я, конечно, поговорю с мужем…
— Я не знаю насчет запальчивости, — прищурилась Елена Ивановна, — но если девятилетнего мальчика доставляют в школу на машине, то мне лично понятно, откуда у него берутся мысли о том, что законы и правила не для него писаны.
— Ну почему же «доставляют»? — растерялась та, которую позже назвали Мариной. — Просто мужу по дороге на работу…
— Не нужно мне напоминать, где работает Ваш муж, — отрезала учительница. — Лучше вспомните о том, что в нашем обществе все равны — хоть министр, хоть дворник — и детей нужно с самого малолетства приучать к осознанию того, что не место красит человека, а наоборот.
— Хорошо, мы поговорим с сыном, — тяжело вздохнула та, которую позже назвали Мариной, решив больше не спорить. Время и так уже позднее, всем давно домой пора, а ей еще нужно успеть ужин приготовить к приходу мужа.
На улице она покосилась на сына, который демонстративно шел в шаге от нее.
— И зачем ты это сделал? — спросила она.
— А пусть не толкается! — мгновенно вспыхнул мальчик.
— Кто? — поинтересовалась она, чтобы узнать, наконец, подробности инцидента.
— Вовка! — фыркнул сын. — Пусть не думает, что если он выше всех, то его все бояться должны. — Подумав, он добавил: — Папа еще выше.
— Значит, ты высокого Вовку бояться не должен, а он высокого папу должен? — улыбнулась она.
— Да, должен! — Мальчик совсем раскипятился. — Папа — высокий и сильный, он все знает и умеет, его все боятся и уважают.
— Да нет, ты знаешь, — негромко сказала та, которую позже назвали Мариной, — человека либо уважают, либо боятся. Чтобы и то, и другое одновременно — такого не бывает.
— Бывает, бывает! — уверенно возразил ей сын. — Когда я вырасту, у меня тоже машина будет, и кто меня толкнет, я того перееду.
— Вот об этом ты папе сегодня и расскажешь, — рассердилась она.
— Ну и расскажу, — насупился мальчик. — Это у тебя все хорошие, один я плохой.
— Ага, я — хорошая, — ввернула словечко дочка, — поэтому меня никто и не толкает.
Сын яростно повернулся к ней, но она вцепилась в руку матери и показала ему язык.
— Перестаньте, пожалуйста, — устало сказала та, которую позже назвали Мариной, и перекинула сумку в другую руку.
— Мама, а что ты купила? — Дочка обежала ее с другой стороны, чтобы заглянуть в сумку, но было уже темно.
— Сосиски, — с удовольствием открыла секрет та, которую позже назвали Мариной.
Заметно оживившись, дети ускорили шаг. Дочка опять взяла ее за руку — и опять за ту, в которой была сумка с продуктами. Идти было очень неудобно, на каждом шаге сумка била ее по ноге, но она молчала. Даже дочка давно уже отказывалась ходить с ней за руку, а сын и вообще предпочитал в стороне держаться. Через несколько шагов она все же сменила руку.
— Тебе помочь? — насупился сын.
Надо же, мелькнуло у нее в голове, дожилась — на помощь ребенка напрашиваюсь. А у него и так ранец тяжеленный — одних только учебников шесть штук, да тетради, да пенал, да обувь сменная.
— Да нет, спасибо, — улыбнулась она, — тут уже два шага осталось.
Она повернули за угол дома и направились к своему подъезду.
Откуда до нее тут же донесся возбужденный голос Нины Петровны.
— Да что ты мне рассказываешь! Спешила она, как же! Она же удавится, прежде чем кого вперед себя пропустит. А то я не помню, как два года назад — только-только они сюда въехали — зашла к ней полстакана сахара одолжить. Она на меня так глянула, будто я за банкой икры пришла, — изливала Нина Петровна душу стоящей рядом с ней у подъезда соседке с третьей этажа.
— Ну, не знаю, — нерешительно ответила та. — Я за ней ничего такого не замечала — тихая, спокойная, даже вежливая…
— Вежливая? — взвилась Нина Петровна. — Она тебе «Здрасте» процедит, да глянет сверху вниз, как на бурьян придорожный — в институте она, понимаешь, выучилась. Она хоть раз с кем остановилась, поговорила о чем-нибудь? Нет, куда уж там — не о чем ей с нами разговаривать! А тихой и спокойной любая за мужем-министром будет. Вот квартиру хоть возьми. Они, небось, в своем министерстве в очереди на нее не стояли, это мы с тобой двадцать лет ждали, чтобы свое жилье получить. Так ей еще и тех пайков, что муж домой таскает, мало — и в магазине норовит у простого человека кусок из горла вырвать.
— Да что тут говорить, — заразилась ее страстным негодованием соседка, — вон на выходные на рынок ездят — могли бы всю машину продуктами забить, на всю неделю отовариться. Чтобы хоть после работы в магазине не толклись.
— Так я же тебе и говорю — я после нее взять хотела, так ей жалко стало сказать, что я вместе с ней очередь занимала, — почувствовав поддержку, с еще большей готовностью подхватила Нина Петровна. — За детьми она спешила! То-то ее до сих пор не видно…
Вжав голову в плечи, та, которую позже назвали Мариной, ринулась к подъезду, волоча за собой детей. Лишь бы они не поняли…
Заметив ее, соседка толкнула Нину Петровну локтем под бок. Они замолчали, сверля ее враждебным взглядом. Но, войдя в подъезд, она все же успела расслышать продолжение разговора.
— Да пусть кому хочет, тому и рассказывает, — фыркнула Нина Петровна. — Меня со стройки не уволят — кто им тогда квартиры строить будет…
В этот момент пришел, к счастью, лифт. Шагнув в него, она подождала, пока зайдут дети, и быстро захлопнула дверь.
— Этих теток я тоже перееду, — мрачно буркнул сын.
— Немедленно прекрати всякую чушь нести! — взорвалась она, и к ее огромному удивлению сын ничего не ответил.
Дома она быстро отправилась на кухню — до приезда мужа оставалось совсем немного времени. Разогревая ужин, она вновь мучительно переживала случайно услышанный разговор. Ей было стыдно, что и дети его слышали, и обидно, что в ее неумении врать усмотрели презрительное равнодушие к окружающим, и горько, что она сама не сумела найти достойных слов для ответа. Первой мелькнула мысль рассказать о случившемся мужу.