- Сто шестьдесят долларов в фонд желтухи, представляешь? - И прибавила: - Я обошла всех, кроме Блевинсов и Флэннаганов. Мне так хочется завтра к утру сдать все, может, ты съездишь к ним, а я пока приготовлю ужин?
- Но ведь я с Флэннаганами незнаком, - сказал Чарли.
- Ну и что ж? С ними никто незнаком. Зато в прошлом году они подписались на десять долларов.
Чарли был утомлен, озабочен делами, и в том, как жена его укладывала свиные отбивные на решетке духовки, ему виделось всего лишь унылое продолжение скучного, нескончаемого дня. Он был рад сесть в машину и помчаться к Блевинсам - может, они предложат ему выпить с ними. Но Блевинсов не оказалось дома: служанка подала Чарли конверт с чеком и захлопнула дверь. Заворачивая к Флэннаганам, он старался припомнить, видел ли он их когда-нибудь прежде. Фамилия его воодушевляла - с кем, с кем, а с ирландцами он умеет ладить! Через застекленную дверь в прихожую Чарли увидел полную рыжую женщину. Она поправляла в вазе цветы.
Инфекционная желтуха! - бодро крикнул он.
Женщина заботливо осмотрела себя в зеркало и засеменила к дверям.
- Войдите, пожалуйста, - сказала она чуть слышно, замирающим девичьим голоском. В ее внешности, впрочем, девичьего было довольно мало. Волосы были крашеные, пора цветения кончилась - по всем признакам ей было сильно за тридцать. Но при этом она сохранила, как это бывает у некоторых женщин, ужимки и манеры хорошенькой восьмилетней девочки.
- Только что звонила ваша жена, - сказала она, по-детски отчеканивая каждое слово. - Боюсь, что у меня сейчас нет денег, то есть нет при себе... Но если вы подождете минуточку, я просто выпишу чек... если только найду свою чековую книжку! Что же вы не пройдете в гостиную? Здесь как-никак уютнее.
Было видно, что камин затопили только что, перед самым его приходом. На столе стояли стаканчики и бутылки. С отзывчивостью бездомного бродяги Чарли всем своим существом потянулся к уюту. "Интересно, где мистер Флэннаган! - подумал он. - Может, задержался в городе и сейчас едет домой вечерним поездом? А может, он уже дома и переодевается где-нибудь наверху? Или принимает душ?" Миссис Флэннаган отошла в другой конец комнаты, где стоял письменный стол, и стала торопливо перебирать лежащие на нем навалом бумаги, то тихо ахая, то вздыхая, как девочка.
- Мне, право, так неловко, что я вас задерживаю, - сказала она, может быть, вы что-нибудь выпьете пока? Там на столе все есть.
- Каким поездом приезжает мистер Флэннаган?
- Мистер Флэннаган в отъезде, - сказала она. И тихо прибавила: - Вот уже шесть недель, как он уехал...
- Ну что ж, - сказал Чарли. - Я бы немного выпил, но только вы должны составить мне компанию!
- Если не очень крепкое...
- Сядьте, пожалуйста, - сказал Чарли. - Сперва спокойно выпьем, а потом вы поищете вашу чековую книжку. Когда что-нибудь ищешь, главное - не волноваться.
Слово за слово, они выпили по шесть стаканчиков каждый. Миссис Флэннаган откровенно и простодушно рассказала о себе и о своих делах. Мистер Флэннаган колесит по свету, торгуя пластмассовыми зубоврачебными инструментами. Она же путешествовать не любит. В самолетах у нее кружилась голова; нынешним летом, когда ей в Токио подали на завтрак сырую рыбу, она взяла и уехала домой. Прежде они с мужем жили в Нью-Йорке, где у нее было много знакомых, но мистер Флэннаган решил, что в случае войны в пригороде будет безопаснее. А по ней - лучше жить, подвергая свою жизнь опасности, нежели погибать от тоски и одиночества. Детей у них нет, и ей ни с кем здесь не удалось подружиться.
- А я вас давно заприметила, - сказала она с игривой ужимкой и потрепала его по колену. - Я видела, как вы прогуливали ваших собак в воскресенье, и потом я еще видела, как вы проезжали мимо моего дома в машине...
Образ женщины, тоскующей у окна, показался Чарли бесконечно трогательным. Но что трогало его еще больше - это полное, дебелое тело миссис Флэннаган. Ах, он прекрасно знал - это всего лишь отложения жира, не несущего никакой творческой, производительной функции в организме, всего лишь подушка для скелета! И все же, сознавая это более чем скромное место, отведенное полноте в системе мирозданья, Чарли Пастерн, человек солидного возраста, был готов чуть ли не душу отдать за нее - за женскую полноту и мягкость. Намеки миссис Флэннаган на непосильное бремя одиночества делались все более и более прозрачными, и Чарли даже несколько растерялся поначалу. Впрочем, после шестого стаканчика, обняв ее за талию, он предложил подняться наверх и поискать чековую книжку вместе.
- Это - первый раз в жизни! - сказала она впоследствии, когда он приводил себя в порядок, перед тем как отправиться домой. Голос ее дрожал и казался ему прелестным. Он не сомневался в искренности ее слов, несмотря на то, что эти самые слова ему доводилось слышать не раз.
"Это - первый раз в жизни", - говорят они все, продевая свои белые руки в рукава платья.
"Это - первый раз в жизни", - говорят они, ожидая лифта в коридоре гостиницы.
"Это - первый раз в жизни", - говорят они, натягивая на ноги чулочки.
В каютах океанских пароходов, в железнодорожных купе, в летних гостиницах с видом на горные вершины - всюду и везде звучат одни и те же слова: "Это - первый раз в жизни".
* * *
- Где ты был? - скорбно спросила миссис Пастерн. - Уже двенадцатый час.
- Флэннаганы угостили меня виски.
- Она мне сказала, что он в Германии.
- Он неожиданно вернулся.
Поужинав на кухне, Чарли пошел слушать последние известия по телевизору.
- Бомбу им! - закричал он. - Маленькую атомную бомбочку! Пусть знают, кто командует парадом!
Потом он лег в постель, но долго не мог уснуть. Он стал думать о детях, о сыне и дочери, которые были далеко, в колледже. Он любил их. Это было единственное значение глагола "любить", какое он знал. Затем он загнал мяч в девять воображаемых лунок, тщательно, до малейших деталей рассчитав все - и неровности поля, и размеры клюшки, и силу удара, и характер противника, и даже погоду. Но деловые заботы его не отпускали, и от них меркла и расплывалась яркая зелень гольфового поля. Весь капитал мистера Пастерна был вложен в различные предприятия: часть - в постройку отеля в Нассау, часть - в керамический завод в Огайо, часть - в новое химическое средство для мытья окон. И всюду его преследовала неудача! Заботы выгнали его из постели, он закурил сигарету и подошел к окну. При свете звезд виднелись ветви деревьев, уже лишенные листвы. Этим летом он пытался поправить свои дела, играя на бегах, и сейчас при виде этих голых сучьев он подумал, что, вероятно, его билетики на "дубли" все еще валяются, как опавшие листья, где-нибудь в сточных канавах Бельмонта и Саратоги. Клен и ясень, бук и вяз - на третий номер в четвертом заезде - выдача сто; шестой номер в третьем заезде - пятьдесят, и сто на втором номере в восьмом заезде... Верно, дети, по дороге домой из школы, шпыняют эти его опавшие листья ногами. Снова забравшись в постель, он бесстыдно, весь, отдался мыслям о миссис Флэннаган, о том, где и как они встретятся в следующий раз. В этой жизни, рассуждал он сам с собой, так редко удается набрести на средство, дарующее забвение. И неужели отказываться от него только потому, что средство это не слишком изысканного свойства?