– Так не смотри, – бездумно обронила я.
Жнец вполне отчетливо заскрежетал зубами и прибег к старым фокусам: зловонный дым. Он уже наполовину модифицировался, став эдаким подобием джинна, выпущенного из лампы. В дыму, заменившем ему ноги, с треском проскакивали молнии. Но я была непреклонна:
– Сбегай, если не боишься кары небесной. Я остаюсь.
– Кара небесная отменяется, – парировал тот. – Они решили поручить мне какое-то важное задание.
– Верховный судья передумал? Надо же…
Жнец со вздохом запрокинул голову к хрустальной люстре, словно хотел призвать Верховного судью к месту событий и пожаловаться ему на меня: вон, мол, глядите, уважаемый, какая нынче упёртая клиентура пошла! Забаррикадировалась тут у лесного духа, убивать его не хочет и сама убиваться не собирается. Беспредел!
Махнув рукой на меня, горемычную, с горя Ангел смерти отправился на кухню и нажарил оладьев, по цвету напоминающих угольки. Затем он традиционно спалил яичницу и пересолил салат.
Я умяла всё перечисленное за милую душу. Капибара Аглая только фыркала в сторонке: почему ее-то не позвали, зачем доверили кулинарию дилетанту?
Жнец наблюдал за моим безоблачным настроением, мрачнел, хмурился и скрещивал на груди руки. А когда из лесу явился домовладелец, громко сообщил, что больше нас не побеспокоит и вмешиваться в наши ночные оргии не станет.
Праведное негодование Ангела смерти обтекало лесного духа, как речная вода обтекает камень. Ноккави – заметно истощенный, будто кирпичи таскал или лес валил, – его гневную реплику проигнорировал. Прожёг меня страстным взглядом и удалился по каким-то своим делам, подметая подолом паркет.
А я еще долго слушала, как Жнец бушует в своей каморке, передвигая мебель, лупя кулаками стены и регулярно роняя предметы.
Зачем он, спрашивается, остался, если вмешиваться не будет? Дождется, пока мне не надоест? Ох, долго же ему ждать придется. Кажется, я та еще мазохистка. Хотя не исключено, что Ноккави попросту подчинил меня своей воле.
Не сказать, чтобы у него ко мне было чисто потребительское отношение. Однако оно преобладало. Он использовал меня в качестве зарядного устройства, банального источника энергии. Фея-батарейка? Что ж, такое положение вещей меня устраивало. В конце концов, Ноккави пообещал, что полуночная летучая мышь навсегда исчезнет из моей жизни.
Наши с ним встречи сделались своеобразным ритуалом.
Каждый вечер он приходил, стоило мне только задремать. Проникал в спальню слитным гибким движением, порывисто заключал меня в объятия и произносил мое истинное имя. Я становилась тихой и покладистой, получала в затылок поцелуй-обезболивание. А затем лесной дух прокусывал шею своими зубами-иглами, мысли необратимо спутывались, и я погружалась в пучину экстаза.
Плавились свечи. За окнами, мотая ветви, ярился и завывал ветер. Жнец где-то в доме колошматил хозяйское имущество, отрабатывал удары на мягкой мебели и, возможно, рвал на себе волосы. Лесной дух бросил ему вызов. Лесного духа он одолеть не мог.
Нежность и предупредительность – эти характерные черты Ноккави – с каждым днём всё больше уступали место настойчивости и грубой силе. Он уже не был сдержан, как прежде. Он набрасывался на меня, почти не подавляя желания, исступленно царапая мою кожу когтями до кровавых ран. Он становился жаден и нетерпелив.
Однажды дух леса довел меня до обморока – и лишь тогда очнулся от наваждения. Судя по всему, откачивали меня сутки, не меньше.
Едва открыв глаза, я поняла, что зря это делаю. Всё тело ныло. Казалось, ноют даже кости и кровеносные сосуды. Ссутулившись под гнётом тяжких дум, Ноккави сидел на табуретке возле кровати с таким покаянным, убитым видом, что мне его даже жалко стало.
Увидев, что я пришла в сознание, он подскочил, трясущейся рукой налил из графина в стакан какой-то жидкости, попутно эту жидкость расплёскивая. И протянул стакан мне.
– Прими, полегчает.
Я осушила его в два счета. Да что там! Весь графин выхлебала. Сладкая родниковая вода. После нее и впрямь стало гораздо лучше.
– Нам надо прекратить встречаться, – сказал Ноккави с видом человека, обреченного на казнь. – Я перестаю себя контролировать и могу нечаянно выпить тебя до смерти.