Аромат от него исходил одуряющий: сандал, можжевельник, какие-то неведомые афродизиаки, дурманящие мозг. Я нанюхалась этих умопомрачительных духов, пригрелась и блаженно прикрыла глаза, нимало не заботясь о том, куда именно меня несут и что будут со мной делать.
Мне было тепло рядом с Нокави. До слёз уютно. До боли хорошо.
Следовало как можно скорее его разлюбить.
Точёное лицо лесного духа, составленное, казалось, сплошь из острых граней, не выражало никаких эмоций. А ведь он нес меня, прекрасно зная, что всего через месяц погибнет. И виной тому – я, только я.
Внутри всколыхнулась тревога, пульс зачастил, в ушах зашумела кровь: погодите-ка, а куда это мы направляемся? Что если он решил избавиться от меня как от главной причины своих бед? Прикопает где-нибудь в лесу на радость Жнецу…
И где, кстати, носит Жнеца? Я ведь просила его не уходить.
Летняя роща давно кончилась. Ноккави шёл меж редких масляно-черных деревьев, оставляя в снегу глубокие следы, которые тотчас заметало позёмкой. Морозные вихри пробирали до костей.
Но дрожала я отнюдь не от холода.
Ноккави был странно горяч, будто печка растопленная. Будто еще немного – и самовозгорится. Его жар пропадал впустую: меня начало знобить.
– Да успокойся, – не выдержал он. – Ничего я тебе не сделаю. Только ты уж совладай со своими чувствами, ладно? Умирать очень не хочется.
– А… – подняла палец я.
– Мы идем ко мне домой, – пояснил Ноккави, вызвав у меня вздох облегчения (Ура! Меня не бросят в чаще на съедение волкам!). Облегчение было недолгим. – В доме лазутчик завелся, – хмуро добавил он и, поудобнее перехватив свою ношу (то есть, меня), припустил сквозь лес со скоростью звука.
Лазутчиком был, разумеется, Жнец. Едва завидев его в холле, я соскочила на пол и чуть ли не вприпрыжку помчалась к нему. Ноккави позади многозначительно хмыкнул: понял, что я его провела, заставив всю дорогу тащить себя на руках.
Во мне смешались радость и досада.
– Жнец! Где ты был? Почему ушел? Почему…
Я запнулась на полуслове. Взгляд упал на мирно спящую возле камина капибару. Спящую? Ой, мамочки…
– Ошибка Природы, погоди, давай объясню. Кое-что произошло, – сказал Ангел Смерти. Печальный. Красивый. Глаз не отвести.
Тут уже к нам подлетел Ноккави и в ужасе уставился на коврик, где покоилась его единственная, бесценная, незаменимая рабочая сила.
– Ты ее что, убил? – вскричал он, багровея от ярости. Всю его железобетонную невозмутимость как ветром сдуло.
– Так уж вышло, – забормотал Жнец. – Видите ли, она смотрела мне в глаза, когда делилась рецептом приготовления плова. И случайно назвала своё имя. Так нелепо…
Гнев лесного духа достиг своего пика.
Ноккави простёр руку с выпрямленным указательным пальцем – будто плетью хлестнул.
– Убирайся! Немедленно прочь! – заорал он совершенно жутким, пронзительным басом, от которого лично у меня поджилки затряслись. А потом внезапно сложился пополам, рухнул в кресло, уронив локти на колени. И закрыл руками лицо.
Похоже, потеря прислужника значилась у него на первом месте в рейтинге душевной боли.
Я суматошно потянула Жнеца за лацкан пиджака. Не хватало ему и дальше лесного духа из себя выводить. И без того дел наворотил.
– Как тебя угораздило, а? – зашипела я на него в прихожей. – Совсем из ума выжил?
– Так ведь я не специально, – всхлипнул Жнец, и по его щеке скатилась слеза. – Если бы капибара не говорила человеческим языком, всё сложилось бы иначе.
О-о-о! Вот так поворот! Разжалобить меня решил? Он же не думает, что я куплюсь на его уловки?
Угробил волшебную зверушку и собрался порыдать над ее трупом? Профессиональный киллер, ничего не скажешь.
– Как тебя дом вообще впустил? – недоумевала я, зачем-то наматывая на Жнеца свой шарф (наверное, из великого сострадания). Следом в ход пошла моя шапка, на семьдесят процентов состоящая из шерсти ламы (как будто Ангел смерти может простудиться!).