Порой эти люди все же заглядывали к ним в кафе выпить кофе поздно вечером или съесть бутерброд с беконом рано утром, и Марионетта не могла отвести от них глаз, пока мать не начинала ее ругать и требовать, чтобы дочь перестала мечтать. Иногда отец быстро направлялся к двери, преграждая им путь, что-то говорил тихим извиняющимся голосом и просил их уйти.
— Почему? — рассерженно спрашивала девушка. — Эти люди ведь платят, как и все остальные!
— Твоя мать не хочет пускать в кафе такую публику, — нервничая, отвечал отец, и отказывался давать другие объяснения.
Но Марионетта знала, кто эти люди, не зря же она всю жизнь прожила в Сохо. То были сутенеры и проститутки, чьи имена появлялись в газетах, кто жил на «неправедные доходы» и зарабатывал на жизнь сексом. Марионетта, выросшая в католической семье, была уверена, что они — грешники, падшие души, которые уже нельзя спасти. Тогда отчего они вызывали в ней такую зависть, эти женщины в мехах с ярко накрашенными губами и эти мужчины в прекрасно сшитых костюмах и двухцветных туфлях? И почему только их кафе отказывалось обслуживать данную клиентуру, хотя и могло себе это позволить?
Девушка задумчиво помешивала чай. «Наверное, потому, что мы сицилийцы», — подумалось ей. Ведь на многие мили вокруг они, по сути дела, единственные сицилийцы. Все их соседи в жилом квартале родом из южной Италии, с Сицилии нет никого. Другие итальянские семьи — compaisani,[2] у них общие друзья и родственники. Только семья Перетти отличалась, не имея родственников даже в Кларкенуэлле, лондонской «Маленькой Италии». Марионетта знала, что многие боятся сицилийцев; считалось, что все выходцы с Сицилии — мафиози. Смех, да и только! Разве можно было всерьез усомниться, что Томмазо и его семья, работающая не покладая рук в маленьком кафе, обыкновенные иммигранты, пытающиеся выжить… Девушка мрачно улыбнулась про себя. Если среди членов ее семьи и есть мафиози, то они должны обладать сверхчеловеческой выносливостью, ибо после многочасового тяжкого труда у них не оставалось сил даже на развлечения, не говоря уже о вступлении в «Коза ностра»…
Ее мысли прервал брат, подошедший к столу с перекинутым на руку пальто.
— Пока, сестренка, — ухмыльнулся он. — Если встречу принцессу, передам ей от тебя привет, хорошо?
Дед пошевелился и нахмурился.
— Когда моя внучка выйдет замуж, — сказал он, — ее свадьба будет во много раз великолепнее.
— Дедушка! — засмеялась Марионетта. — Мне же только семнадцать.
— Принцессе Елизавете тоже только двадцать один. — Антонио произнес это с серьезным выражением лица, незаметно для деда подтолкнув сестру. — Всего четыре года, Марионетта! Смотри, не опоздай…
Рассердившись, она швырнула в него салфеткой.
— Если я буду торчать в этом кафе все дни и ночи, то останусь старой девой! — воскликнула Марионетта, стараясь скрыть горечь. — Иди и развлекайся со своими идиотами-друзьями, а всю работу, как обычно, будут делать женщины.
Антонио, насвистывая, направился к двери, махнув рукой в направлении стойки.
— Чао, мама! — крикнул он Франческе и исчез, захлопнув за собой дверь, над которой зазвенел колокольчик.
— Куда он пошел? — спросил, нахмурившись, старик.
Марионетта, закончив пить чай, с трудом встала.
— Кто знает? Наверное, снова к своим дружкам-полицейским.
Он с отвращением фыркнул. Марионетта похлопала деда по плечу и забрала свою чашку. Антонио собирался поступить в полицию, и, значит, кафе лишится пары рабочих рук. Для старика Франко Перетти это означало крушение надежды на то, что привело его сюда с Сицилии, — открыть дело и передать его сыну, а потом и внуку. Для Марионетты — меньше рук в кафе и еще больше тяжелой работы.
Колокольчик снова звякнул, и она подняла голову. Ввалилась шумная толпа участников процессии, все хотели перекусить, перед тем как отправиться в кабак. Девушка заставила себя приветливо улыбнуться.
— Добрый день! — сказала она. — Там, у окна, есть свободный столик и здесь, у стойки…
Марионетте казалось, что ноги ее подкосятся, если еще хоть один посетитель появится в дверях. Темные кудри девушки прилипли к потному лбу, а жесткая ткань платья раздражала кожу, разгоряченную жаром плиты. Хоть бы поскорее закрыться! Но было еще рано, хотя совсем стемнело и зажглись все яркие огни Сохо. А посетители все шли и шли. Когда часы пробили восемь, Франческа Перетти устало надела пальто и позвала своего младшего сына. Ей пора было отправляться домой и приниматься за стирку, а Марио уже опаздывал на урок пения.