Тогда он думал только об одном, и по мере того, как приближался час отплытия «Сити оф Пэрис», мысль приобретала характер наваждения: найти приют и определить туда девочку.
А на деле — найти место, где ее оставить.
Монахини «Подкидыша» уверили его, что их учреждение — лучшее в Нью-Йорке, и он ушел оттуда со спокойной душой, подозвал фиакр с надетыми на колеса санными полозьями и велел доставить себя к причалу Гудзона.
Поцеловал ли он Эмили в лоб, когда они прощались?
Прошло два-три часа, не больше, а между тем он не мог уже точно вспомнить, что произошло в момент, когда он расставался с девочкой.
Джейсону смутно помнилось, что он взял ее за плечи — ладони еще хранили память о прикосновении к остро выступающим ключицам худенького тела; вот только зачем: чтобы подтолкнуть к сестрам милосердия или, напротив, развернуть к себе и еще раз взглянуть на нее, взглянуть пристально, чтобы уже не забыть?
Теперь он этого не знал.
Примерно то же случилось с ним у изголовья умирающей Флоранс: как он ни пытался, он не мог вспомнить мгновение, когда сердце молодой женщины перестало биться и доктор Леффертс сказал ему: «Это конец, Джейсон, мне жаль, правда очень жаль».
Момент смерти Флоранс полностью стерся из его памяти, как это бывает, когда под действием слишком ярких лучей засвечивается фотопластинка, отныне неспособная предложить зрителю ничего хоть сколько-нибудь различимого, кроме однообразной белизны.
А ведь он был с женой до самого конца, он помнил, как гладил ее по руке, становившейся все холоднее, ее скрюченные пальцы, помнил так же отчетливо, как хрупкие плечи Эмили, костлявые и горячие.
Следующим образом, являвшимся сразу после негнущихся рук, был гроб, к которому привинчивали крышку, и в голове его тогда раздался истошный крик: «Подождите, подождите, я ей даже не закрыл глаза!»
И так было на протяжении всех трех лет: он помнил в мельчайших деталях агонию Флоранс, последние двое суток борьбы, полной отчаяния и совершенно бесполезной. («Не бросайте меня, — молила она каждый раз, когда кто-нибудь из служителей больницы входил в палату, — не оставляйте меня, я еще так хочу жить!»), но сам момент смерти жены растаял для него, словно утренний сон, словно этой смерти и не было вовсе.
На борт «Сити оф Пэрис» Джейсон поднялся с намерением получить от плавания столько удовольствия, сколько компания «Инман Лайн» была в состоянии предложить двум сотням пассажиров второго класса, к которым он относился. Но, стоило вновь склониться над иллюстрацией рождественского ежегодника журнала «Битонс», лежавшего у него на коленях, и подумать о том, что Люси доктора Дойла и его Эмили были примерно одного возраста, как он тут же осознал, что не сможет участвовать ни в одной из игр, организованных для развлечения публики (в нарды, в кругляшки́, в лягушку «с морским уклоном» — жетоны-подковки в которой были заменены на жетоны в виде спасательных кругов), пока не заполнит два пробела в своей памяти: поцеловал он Эмили перед тем как с ней расстаться и уснул ли он в мгновение, когда его жена испустила последний вздох.
Неожиданно ему пришла мысль еще раз увидеться с Эмили и достойно попрощаться с ней, как того заслуживала если не она (она-то, разумеется, ничего собой не представляла!), то, во всяком случае, их непродолжительное совместное существование.
Пароход по-прежнему стоял у причала, попыхивая черными с белыми полосами трубами, дым над которыми, казалось, замер в той же неподвижности, что и река.
Джейсон поднялся на самую верхнюю палубу, где находился ходовой мостик, чтобы выяснить у одного из служащих, насколько может продлиться задержка отплытия судна. В курилке он поговорил с молоденьким лейтенантом флота, который сообщил о распоряжении капитана свести к минимуму эту задержку и о том, что, несмотря на возникшие неблагоприятные обстоятельства, судно выйдет в плавание в ближайшие часы.
Собравшись на верхней палубе, кое-кто из пассажиров, выходивших из столовой, где закончилась первая обеденная смена, решил развлечься, бросая на лед разные предметы. Они заметили, что самого обычного крокетного шара было довольно, чтобы ледяная поверхность Гудзона пошла звездочками, а затем треснула; и все удивлялись, как столь хрупкий лед мог взять в плен мощный океанский лайнер со стальным форштевнем и водоизмещением больше десяти с половиной тысяч тонн.
— Дело вовсе не в недостаточной мощности, — терпеливо объяснял лейтенант, — но даже такой лед при низкой скорости во время маневра отплытия может создать опасную ситуацию, способную привести к столкновению судна с дамбой или другим кораблем. Сейчас навстречу вышел ледокол, чтобы проложить нам канал. Отплытие задержится всего на несколько часов, которые мы впоследствии легко наверстаем.