Однако спорить с Ниа означало выдать себя с головой.
Разумеется, сразу же я не ушел. Еще некоторое время я был вынужден выслушивать наставления относительно своего дальнейшего поведения. Мне было запрещено заявлять о своем спасении кому-либо, связанному с делом Киры. Помимо этого я узнал, что меня ждет должность частного детектива, если я вдруг буду нуждаться в деньгах. На это предложение я смог лишь презрительно фыркнуть: никогда не страдал тягой к восстановлению справедливости, меня никоим образом не касающейся, и авто на стоянке внизу говорило об этом более чем красноречиво.
Решение уехать на историческую родину возникло совершенно спонтанно. Я зашел напоследок в палату Мэтта, прошептал ему на ухо, что буду ждать его выздоровления и надеюсь на скорую встречу. Я был уверен, что он меня не слышит, но кто мне мог запретить сделать то, что я хотел? Затем сказал Ниа, что если он вздумает сделать лоботомию моему напарнику, а потом развести руками и сообщить, что так оно и было (последствия огнестрельного ранения и все такое), то я достану его из-под земли и все-таки задушу. Или сверну шею — в зависимости от настроения. И уже после всех этих совершенно безумных действий направился в аэропорт.
Историческая родина встретила меня не очень радушно. Поначалу я никак не мог привыкнуть к немецкому языку, срывался на английский, но где-то через недельку все пришло в норму. А там вдруг объявилась фройляйн Анна, утверждающая, что влюбилась в меня еще в далеком-далеком детстве и все эти годы хранила свои чувства в неприкосновенности… Я не нашел повода ей отказывать. В конце концов, каждый имеет право на свои собственные странности.
…Дверь фройляйн Анна открыла своим ключом. Я как раз отправил в рот последний квадратик шоколада и катал его на языке, растягивая удовольствие, когда она вошла в комнату.
— Ох, Михаэль, опять этот нездоровый образ жизни! — всплеснула она руками.
Я осознал, что не имею никакого желания слушать о ее рабочих подвигах. Поэтому я улыбнулся и протянул к ней руки.
— Иди сюда, красавица, — позвал я. — Знаешь, я соскучился…
Еще одно достоинство фройляйн Анны на фоне других дам: ее соврешенно не смущали мои шрамы, она даже находила их… Притягательными и весьма пикантными.
Часом позже мы, разгоряченные и усталые, лежали в постели. Я снова изучал потолок, а фройляйн Анна пальчиком рисовала узоры на моей груди.
— Михаэль, — мурлыкнула она. — Только не смейся, но мне кажется, что ты — образцовый мужчина.
Я хмыкнул. Надо ли говорить, что я был доволен как кот, вдоволь наевшийся сметаны?
Третий плюс фройляйн Анны: она умела говорить нужные вещи в нужное время.
Только, все-таки, когда вернется Мэтт, ей придется уйти. Ведь я всегда был очень ревнив… Образцово ревнив, я бы даже сказал.
*
Мэтт
Спустя девять месяцев.
Первое, что я увидел, проснувшись — бездонные черные глаза под челкой пепельных волос. Одна из прядей этих волос безжалостно наматывалась на палец, отпускалась, снова наматывалась. М-да, неприятность: увидеть Ниа в такой важный момент жизни.
Вообще-то, я надеялся узреть Мэлло. Оно и приятнее, и полезнее, и вообще. Хотелось вот мне видеть это ходячее белобрысое несчастье. Но не тут-то было: не сложилось.
Я не испытывал к Ниа ненависти или отвращения, нет. Просто рассчитывал, что моя забота о Мэлло не будет забыта. Видимо, все-таки ошибся.
Ниа, заметив, что я очнулся, кивнул каким-то своим мыслям и отошел от меня. Я удивился. Ну а что с меня взять: я привык к эмоциональному Мэлло, который мне сразу высказывал все, что чувствовал, а не к такому загадочно-молчаливому Номеру Один.
— Где… — я закашлялся, услышав свой хриплый голос.
— Это сейчас неважно, — последовал незамедлительный ответ. Он угадал мой вопрос или у него других вариантов реакции больше не было?..
Через некоторое время обстановка стала яснее. Ко мне пришел доктор в кипельно-белом халате и долго рассказывал о своих рабочих подвигах. Я так понял, что ему давно была положена Нобелевская премия, но из-за того, что мое существование держалось в секрете, бедный врач вынужден был отказывать себе в таком невинном удовольствии, как всеобщее признание. Я ему посочувствовал, но, кажется, получилось не очень убедительно.
Сообщение о том, что во мне сделали двадцать пять лишних дырок, меня совсем не обрадовало. Я вообще испугался за некоторые жизненно необходимые функции своего организма… Доктор меня «успокоил» тем, что сказал, что двадцать четыре дырки они благополучно залатали, а с последней произошел небольшой конфуз: пуля застряла в кости и выходить отказалась напрочь. Из дальнейших объяснений стало понятно, что новая подружка не обещала никаких проблем. Я подумал и решил, что это даже забавно, когда у тебя в черепе кусочек металла.
Потом я выслушал лекцию о перебитом сухожилии, задетом желудке и какой-то непонятной резекции легких, которую мне сделали. Ко всей этой гадости привязали список противопоказаний: никаких сигарет, повышенных физических нагрузок и питание супчиками. Я, разумеется, возмутился, но доктор сделал вид, что не заметил этого. Он померил мне температуру, проверил общие реакции и ушел, оставив меня наедине с моими мыслями.
Мысли никак не хотели упорядочиваться. Очень не хватало компьютера под рукой. Ну или какого-нибудь ноутбука, раз уж местных хозяев — читай, Ниа, — жаба душит дать нормальную технику бедному пострадавшему.
Удивительно, но я помнил, что привело к моему длительному сну — я был уверен, что спал как минимум несколько месяцев. Я помнил наш с Мэлло безумный план, гонку по улицам, ловушку, в которую меня загнали… В меня стреляли. А потом — темнота.
Вы надеялись, что я сейчас буду распинаться на тему того, какие мысли меня посещали, когда раскаленный свинец впивался в мое мягкое тело? Ха-ха. Очень наивно предполагать, что человек, умирая, произносит про себя длиннющие монологи о бренности жизни. Попробуйте умереть — сами убедитесь, что ничего подобного в голову не приходит. Голова вообще остается волшебно пустой, все заглушает боль. Вот кто-то говорит, что умирать легко, но я с уверенностью вам сообщаю — это чертовски больно. И ни о каком Мэлло я в тот момент совсем не вспоминал.
Некоторое время меня еще держали в постели, потом разрешили гулять по коридорам. Знаете, что я сделал в первую очередь? Стрельнул у охранника сигаретку.
Кто никогда не курил, не поймет, какое же это наслаждение — наконец затянуться горьким горячим дымом. Правда, мое удовольствие затмил кашель, тут же заявивший о неподобающем обращении с легкими. Я мужественно стерпел этот приступ, отмахнулся от охранника, предположившего, что мне нельзя баловаться с сигаретами, докурил. После чего подумал, что, кажется, доктор все-таки не шутил.
Еще через некоторое время мне удалось выловить Ниа и спросить, что происходит в мире. Тот сначала упирался, а потом сказал, что Киру давно поймали и даже убили, Тетради Смерти сожгли, а мир во всем мире установить не получилось, в связи с чем Номер Один изволил занять место L и работать детективом.
На мой вопрос о здоровье Мэлло Ниа только пожал плечами:
— Жив.
Нет, это, конечно, было очень хорошо, только я жаждал подробностей, однако получил отказ. Тогда я потребовал себе компьютер. Ниа пожал плечами и сказал, что раз нужно, то будет.
Я считался третьим в приюте вовсе не потому, что нас всего было трое, а потому что действительно уступал Мэлло и Ниа лишь немного, да и то больше из-за того, что не интересовали меня лавры L, куда интереснее было совершенствовать свои знания, умения, навыки во владении ЭВМ. И вот все благоприобретенное я бросил на поиски в Интернете информации об одном нахале-блондине.
Информации, к моему вящему удивлению, не нашлось от слова «совсем». Я даже расстроился и пребывал в депрессии добрые полчаса. Потом повеселел, найдя страничку имени Киры и вовсю поразвлекался, смущая добропорядочных фанатов совершенно дурацкими вопросами.