— Вы предлагаете и нам учиться на ваших ошибках?
— Почему бы и нет? — Дэвид рассмеялся. — Статус доминиона — самое меньшее, на что мы можем согласиться. Так и скажите им в Лагосе.
— Мне могут не поверить.
— Поверят, если пораскинут мозгами.
— Наверное, вы правы, — кивнул Абониту. — Может, я еще вернусь — но уже с миссией доброй воли. Или в качестве посла.
— Посол — это то, что надо. С подарками, собранными на берегах процветающей Африки. По-моему, лучше всего остановиться на табаке и кофе.
— И бренди, — подсказал Эндрю.
— Да, — согласился Абониту, — и бренди.
— Он обернулся к Эндрю, и их взгляды встретились в первый раз после событий прошедшей ночи.
— Я был прав, что не доверял тебе, не так ли? Но неосторожен.
— Прости меня, — произнес Эндрю. — Мне было нелегко на это решиться, с какого угла ни посмотреть.
— Ты тоже проявил неосторожность. Или чрезмерную щепетильность. Дал понять, что твоей преданности нам пришел конец. Это был благородный поступок. Не думаю, чтобы твой друг, с которым мне довелось познакомиться, поступил бы так же.
— Нет, — согласился Дэвид, — я бы так не поступил. Абониту продолжал смотреть на Эндрю. На его лице появилась гримаса сожаления.
— Жаль, что ты не вернешься с нами, — сказал он.
— Ты обеспечил бы мне безопасность, если бы я согласился вернуться?
— Мы — цивилизованный народ, — улыбнулся Абониту. — Хотя, быть может, лучше действительно повременить. В конце концов, это твой дом.
— Да, — сказал Эндрю и перевел взгляд с Абониту на город, белеющий за окном. — Это мой дом.
Послесловие
…крик улетающей стаи особенно печален над руинами великих идей, однако что с того маленькому человеку, одиноко ссутулившемуся на краю огромного пространства, усеянного обломками грандиозных строений, величественных башен, почти было лизнувших небо, но не хватило самой малости, последнего кирпичика, и ощутил каждый язык себя самое, и этого было достаточно, чтобы наступила разруха, а молниеносность ее пришествия никого не смутила, ибо в сердцах человеческих она воцарилась задолго до времен предписанных, времен, когда плоть алчущая взирает недоуменно в холодные плоскости зеркал и пытается в них разглядеть свою душу, но ничего, разумеется, кроме смутного контура не видит и увидеть не сможет, потому что глаза зрячих залиты слизью многолетнего обмана, когда, состязаясь во взаимной лжи, самозабвенно врали все, а особенно книги, и это самое обидное, так как доверие к слову печатному феноменально необъяснимо до сих пор, и вглядываясь в лица людей, толпящихся у прилавка, думаешь: может, не все еще потеряно, раз человек нуждается в заведомом умысле, неловко притворяющемся правдой, ведь правда, как известно, хуже обмана, ибо она есть суррогат истины, которую украли политики, а им мы не верим ни в чем, потому что самые честные из них — это хищники, терзающие нас несбыточными надеждами, мы же обороняемся не силой, а знанием, знания черпаем из книг, замыкая тем самым круг, некоторыми именуемый Историей, тогда как самым мудрым из нас порой кажется, что нет никакой Истории, лишь ящик мусорный набит песком, и трясет его неведомая рука: то так лягут песчинки, то этак, ссыпаясь в кучки и рассыпаясь прахом, а нам мнится — воздвигаются пирамиды, создаются и рушатся империи, тогда как всего лишь плоть поглощает пищу, размножается и умирает, но мысль эта отвратительна и пошла, как и всякая истина, ибо предлагает нам уксус будней вместо терпкого вина парения духа, и в поисках своей души мы втуне обращаем взор неутоленный вдоль и поперек реки времени, высматривая в зыбких тенях близ источника желтых вод горделивые фигуры старых королей, но мертвы они, а королева жива, неправ искусный выдумщик, сотворяющий вселенные по мановению пера, и нет нам утешения: прошлое неизбывно и крепче гранита, все альтернативные изыски — лишь тайное самооправдание в несодеянном, жажда чудесного вмешательства в дни ушедшие, исправление ошибок и имен, словом, тоскливое стремление начать жизнь сначала, но это всего лишь сублимация извечного страха смерти, боязнь последней точки, после которой звучат другие слова, иные качества делают нас безразличными к ежедневному сочетанию людей, предметов и событий, сколь бы причудливо не составлялись комбинации имен, сколь бы затейливо не назывался танец бытия, будь то кадриль, танго или павана, выбор у нас единственный, и оттого, как определим свой путь, так и лягут кости, хорошо, если не наши, и много еще явится доброхотов, желающих наставить нас на путь истинный, уберечь от соблазнов и треволнений свободы, но кровь все равно прольется, какими бы благими намерениями не руководствовались благодетели, ведь даже только одно сравнение числа жертв наличных с числом жертв, которые могли быть — уже заведомое преступление против совести и человечества, тут нет места статистике, самоценен каждый человек, во всем своем величии и мерзости, каждая реальная личность, а не активные массы, передовые классы и прочие демографические глупости, и только досужему уму в забаву и охотку прикидывать, что было бы, умри не вовремя правитель, вождь или владыка, поиск виноватого — тоже самооправдание, ну а тому, кто в оправдании не нуждается, все едино: он знает, что разницы нет никакой, на смену одному великому кровопускателю поспешает другой, а за их спинами маячат безмозглые философы, подводящие фундамент под идеи мирового господства или рая на земле, а за философами сучат потливыми лапками поэты, готовые по мановению властительной руки отравить разум наших детей ядовитыми виршами, превращая поколение за поколением в пушечное мясо, но рано или поздно наступает прозрение — срок дан тебе один, за этой гранью бытия другие правила, другие судьи, а пока любезен будь прожить сполна свои срока, второй попытки никогда не будет, Истории как таковой не существует, либо есть Божественный План, постичь который нам не дано, а изменить не в силах, либо же все — игра случая, тот самый ящик с песком, из которого ты на миг выглянул, и тут уже сам выбирай, какая ложь утешительнее, но выбрав, стисни зубы и будь готов к любой подлости существования, ибо как песчинка для потока — дыхание для ветра, то и человек для природы, страшной матери, пожирающей своих детей, природы со всеми ее конвульсиями, катастрофическими для нас, потому что слаба плоть человеческая и узки врата, и стоит чуть сжаться створкам раковины, как выплеснется сок жизни, накроется белым саваном гордый червь мироздания, и будут сказаны над ним ничего не значащие слова, да что там говорить — Долгая зима наступает поначалу в наших сердцах, а великие холода гораздо ближе, чем мы предполагали, и нет нужды смотреть на календарь, выискивая день начала ледникового периода, когда, увы, не геройство одиночки и не безумство толпы предпишут, кому выжить, а кому отойти в сторону, а случай и удача, но как назвать унижение людей людьми, сведение старых счетов между метрополией и провинцией, и не надо говорить, что это вымысел, стоит разложить карту и ткнуть пальцем: если дело пока не дошло до крови, то хватает оскорблений и мелкого скотства, и пусть хамы не ссылаются на обиды, учиненные империей, — нет ни империй, ни колоний и никогда не было, все это пустые звуки, есть люди, и каждый должен отвечать по делам своим, а за грехи отцов не отвечают детеныши даже в стае, тогда откуда же такое зверство в мире людей, кичливо возглашающих себя венцом творения, забывая, что не ими начат мир и не ими мир кончится, и даже если назначены сроки и счислены времена, то гордыне человеческой нет места среди равнодушия черной пустоты и огненных звезд, истинных владык мироздания, а белковая плесень, из милосердия или отвращения наделенная разумом, пусть вершит свой славный путь из ничего в никуда, бесплодно переваривая самое себя в безумной попытке постичь Истоки и Пределы, но нет конца этим потугам, и достойны они уважения, ибо познавший свое ничтожество находится на полпути к величию, к вершине горы, с которой открывается восхитительный вид, но в упоительной картине битвы разума с обстоятельствами, в нескончаемом судорожном строительстве крыши над осыпающимися стенами забывается, что правота достоинства непреложна, а простота животного выживания скучна — дом когда-нибудь будет построен, но пещера никогда не станет домом, из пещеры дорога ведет к безумию мифа, тогда как человеку обещан дом — вселенная, а пути в этот дом не всякому ведомы; только тот, кто обращается к книгам, может в редкую минуту, когда они устанут лгать, рассмотреть дверь в глухой стене, дверь приоткроется на миг, и горе тому, кто, войдя, захлопнет ее за собой — пропадет, растворится в воображаемых мирах, и горе тому, кто не войдет, тщеславно плюнув на порог, — отказался он от редкостной возможности прикоснуться к иной реальности, ныне удел его — скука, от которой нет спасения, ибо воистину, даже если мир будет сохранен красотой и любовью, то погубит его скука, побуждающая разум к утехам острым и разрушительным, и тогда человек скучающий придумал игру, правил которой не знает или меняет ежечасно, день ото дня вс