Ее начали отзывать в сторонку для разговора по душам. Спрашивали, чего она добивается своим смутьянством. Говорили, что для ее поведения есть особое слово – «умничать». Советовали: дескать, цинизм, Марта, – это родной брат одиночества. Надеялись, что она все-таки не зарвется. А также намекали – кто тонко, кто не очень, – что семья Марты не похожа на другие, но испытания даются человеку, дабы он выходил из них с честью, и всякий – сам строитель своего характера, так уж заведено.
Как можно «строить характер», она не понимала. Характер – это ведь то, что у тебя уже есть, в крайнем случае то, что меняется из-за происходящего с тобой, – вот ее мама, к примеру, теперь стала жестче и раздражительнее. Разве человек может сам построить свой характер? В поисках ответа она рассматривала деревенские каменные ограды: каменные блоки, а между ними – известка, а увенчана стена остроугольными кусками кремня, которые и означают, что ты выросла, построила себе характер. Чушь какая-то. На фотографиях Марта всегда морщила лоб над тайнами мироздания, надув нижнюю губу, намертво сдвинув брови. Что это было – неодобрение окружающей действительности, проявление ее неудобного «характера»? Или же дело было совсем в другом – что ее матери (когда та сама была маленькой девочкой) сказали, будто фотографировать надо, обязательно встав правым боком к солнцу?
В любом случае тогда у нее были дела поважнее, чем строительство характера. Спустя три дня после сельскохозяйственной выставки – и это уже было правдивое, бесхитростное, необработанное воспоминание, в котором Марта не сомневалась... практически не сомневалась, – Марта сидела за кухонным столом; мать готовила, хотя и не напевала, и Марта это помнила – нет, знала, она достигла возраста, когда воспоминания отвердевают до степени факта, – итак, ее мать молча возилась у плиты, и это был факт, Марта собрала свой пазл до конца, и это был факт, в пазле оставалась дырка размером с Ноттингемшир, через которую виднелись разводы на деревянной столешнице, и это был факт, отца на заднем плане не было, и это был факт, Ноттингемшир находился в отцовском кармане, и это был факт, она подняла глаза, и это был факт, с подбородка матери капали в суп слезы, и это был факт.
Защищенная прочными стенами своей детской логики, она осознала, что маминым объяснениям верить не следует. Она даже глядела слегка свысока на эту непонятливость и слезы. Для Марты все было просто, проще не бывает. Папа ушел искать Ноттингемшир. Думал, он лежит в кармане, а потом посмотрел – оказывается, нет. Boт почему он не улыбался ей с высоты своего гигантского роста и не сваливал вину на кошку. Он знал, что нельзя подвести дочку, вот и пошел разыскивать пропажу, но дело оказалось долгое. Вскоре он вернется, и все наладится.
Позднее – и это «позднее» настало слишком быстро – ужасное чувство вошло в ее жизнь, чувство, которое она пока не умела выразить словами. Внезапное, логичное, в рифму (хлоп-хлоп) объяснение причин ухода папы. Это она, она сама потеряла деталь, она потеряла Ноттингемшир, засунула куда-то и забыла, а может, оставила там, где им завладел вор, и потому ее отец, который любил ее, который говорил, что любит ее, всегда боялся ее подвести, в жизни не хотел, чтобы мисс Мышка дула губки как на крупу, ушел искать деталь пазла, и поиски эти – если верить книгам и рассказам – отнимут ужас сколько времени. Возможно, отец вернется лишь через много-много лет, за это время у него отрастет борода, и в ней будет искриться снег, и лицо у него будет – как там пишут? – заостренное от недоедания. И все из-за нее, из-за ее неосторожности или глупости, из-за нее исчез отец и горюет мать, поэтому она никогда больше не должна совершать неосторожностей или глупостей – ведь ничем хорошим они не кончаются.
У кухни, в коридоре, она нашла дубовый листок. Отец всегда приносил в дом листья на подошвах. Говорил: потому что торопится поскорее вернуться, ему вечно не терпится увидеть Марту. Мама всегда раздраженно говорила ему, что нечего перед ребенком заискивать – Марта преспокойно подождет, пока он вытрет ноги. Сама Марта, боясь рассердить маму, всегда старательно вытирала ноги, весьма гордясь при этом своей смышленостью. А теперь у нее на ладони лежал дубовый листок. С зубчатыми краями, совсем как деталь пазла, – и на миг у нее полегчало на душе. Это был знак, или совпадение, или еще что-нибудь: если она сбережет этот листок как память о папе, тогда он сбережет Ноттингемшир и вернется. Ничего не говоря маме, она спрятала листок в тонкую красную брошюру с сельскохозяйственной выставки.