Начав размышлять об этой книге, я написал драматургу Алану Беннету. На одной из пресс-конференций в Нью-Йорке его однажды представили, как то «что мы в Англии называем национальным достоянием», словно речь идет о садах Сиссингхерста или баночке домашнего малинового джема от Женского института. Если кто и разбирается в том, что считать типично английским, то это точно он. Такие пьесы, как «Сорок лет спустя», «Родина», «Англичанин за границей» и «Как к этому относиться», кажутся такими исключительно английскими — а также написанными об Англии — благодаря целым нагромождениям двусмысленностей, на которых они построены. (Меня особенно впечатлила сцена в пьесе «Родина», где Хилари, сбежавший в Москву шпион, размышляет об Англии: «Мы зачаты в иронии. Мы плаваем в ней, начиная с утробы матери. Это околоплодная жидкость. Это серебряное море. Это воды, которые, как священник, смывают нас и вину, и намерение, и ответственность. Серьезно и несерьезно». В этом одна из типично английских черт.
Так вот, я написал Алану Беннету и спросил, не хотел бы он встретиться за ланчем или за чаем, чтобы поговорить по этому вопросу. В ответ пришла открытка с видом горы Пен-и-гент. «Благодарю Вас за письмо. Хотя в таких делах я человек безнадежный. Если бы я мог выразить словами то, что считаю типично английским (и что мне в этом нравится и не нравится), я вообще бы ничего не написал, потому что мной двигали именно поиски того, как бы согласиться с этим. Я действительно ничем не могу помочь, но желаю Вам удачи. Тридцать лет назад я как-то останавливался в Вашей деревне. Надеюсь, в ней все так же.»
Неужели он действительно считает себя «человеком безнадежным» «в таких делах»? В каких делах? Может, он лишь пытался вежливо послать меня подальше, говоря, что не хочет занимать понапрасну мое время, когда на самом деле считал, что потратит попусту свое? Был ли он искренен, утверждая, что не стал бы писать, если бы знал, что есть типично английское, ведь он потратил на анализ того, что это такое, всю жизнь? И это его заключительное замечание о деревне и выражение надежды, что она не изменилась: это тоже в высшей степени по-английски, молитва народа, шагающего в будущее задом наперед, для которого изменение — всегда изменение к худшему.
Вместо этого я начал с нуля, решив, что мы вполне можем исходить из того, что любить англичан не так-то просто. У них нет ни ирландского шарма, ни валлийской приветливости, ни шотландской прямоты. Нужно провести лишь пять минут в каком-нибудь баре за границей, где собралась группа англичан, чтобы в лучшем случае отнестись терпимо к их рабской зависимости от единственного языка, которым они владеют, а в худшем — испытать стыд за то, как они громко требуют принести еду и напитки: это напоминает им о своей стране. Даже если англичанин не будет так шуметь, за его показными манерами может скрываться безмерное презрение: если плохо знаешь соседей, остается лишь чувствовать себя выше их. Англичане напускают на себя превосходство не раздумывая и совершенно необоснованно, но при этом их футбольные болельщики — самые злостные хулиганы в Европе. Справедливости ради следует отметить, что в их характере есть и более привлекательные стороны. Они уже больше не позволяют себе агрессивных разглагольствований о своем образе жизни. И есть ли еще общество, в котором так ценят чувство юмора?
Если вам захочется выяснить, из-за чего англичане стали такими, какие они есть, вы быстро сделаете для себя два открытия. Первое — то, что этот расположенный недалеко от материка остров всегда был достаточно привлекательным для поразительно большого числа иностранных визитеров, которым не терпелось поделиться впечатлениями с остальным миром: они написали целые библиотеки воспоминаний и дорожных впечатлений. Во-вторых, совсем мало написано об английском национализме. В основном это объясняется тем, что, если в Эстонии или Эфиопии националистических движений пруд пруди, то в Англии их почти нет. О некоторых причинах этого явления можно догадаться без труда — страна никогда не подвергалась иностранной оккупации, и никто не предпринимал попыток уничтожить местную культуру. К тому же становится очевидным, что, за исключением матчей по футболу и крикету, такой страны, как Англия, почти не существует: национализм был и остается явлением чисто британским.
С упадком Британии из-под камней выползают самые разные гадости. Не так давно я получил конверт из плотной коричневой бумаги. Адрес был написан большими квадратными буквами, почерк не очень разборчивый, и писал человек явно не очень грамотный. На почтовом штемпеле значилось — «Гулль». К счастью, я открыл этот конверт кончиком шариковой ручки. И хорошо сделал. К верхнему краю единственного находившегося внутри листа бумаги были пришиты бритвенные лезвия. На одной стороне листа оказался намалеван английский солдат в каске времен Второй мировой войны, лежащий в узком окопе с винтовкой у плеча. Внизу той же рукой было нацарапано: «Ни с места, черномазый». На другой стороне листа — виселица с петлей. Внутри петли стояли мои инициалы. Внизу листа огромные буквы уведомляли: горд тем, ЧТО британец. Что стало причиной этого «наезда», точно не помню. Примерно таким же отвратительным душком попахивало и от других полученных мной посланий с антисемитским настроем от какого-то болвана, решившего, что я часть всемирного еврейского заговора, направленного на то, чтобы извести британское государство. Ничего исключительно британского в этих сравнительно «невинных» деяниях нет, что может подтвердить каждый испытавший на себе нетерпимость немцев, французов или швейцарцев. Я хочу лишь подчеркнуть, что подобные предрассудки связаны с представлением о Британии, а не об Англии.
Некоторое время после принятия Закона об объединении кое-кто — это отражено даже в принятых Парламентом законах — называл Шотландию и Англию соответственно Севером Британии и Югом Британии, сознательно обращаясь к тому времени, когда Англии еще не было. Наиболее амбициозные стали называть Ирландию Западом Британии. Вопрос это политический, и сейчас об этих названиях почти никто не знает: северные британцы называют себя шотландцами, а южные британцы — это как бы англичане или валлийцы, или, скорее, это англичане или валлийцы, которые как бы британцы. Единственное место, где это правило неприменимо, — север Ирландии. Там католики скажут вам, что они ирландцы, а протестанты будут заявлять, что они британцы. Но для них это тоже вопрос политический. Получается, что марши оранжистов в Северной Ирландии — эти ежегодные шумные, чванные шествия 12 июля — чуть ли не единственное народное празднество на Британских островах, на котором отмечается принадлежность к Британии. (Остальные — это официальные мероприятия вроде «Церемонии выноса знамени» или полуофициальные сборища с размахиванием флагами, как последний концертный вечер «Промс».) Но остальной Британии ни о чем не говорит это зрелище, когда пожилые люди с поджатыми губами в котелках и оранжевых лентах через плечо маршируют под оркестры с барабанами и волынками. В том и парадокс, что, желая таким помпезным изъявлением своей сопричастности показать, что в каком-то глубинном смысле они такие же, как и все остальные англичане, эти ольстерские лоялисты выглядят в глазах англичан совершенно другими.
Английский национализм, если вам удастся обнаружить его проявления, имеет тенденцию принимать другие формы. Они не такие четкие, потому что англичане уже не могут с уверенностью сказать, почему они стали такими, какие они есть: заглянуть в себя не позволяла самоуверенность имперских времен. Национализм этот не поддается определению, потому что не имеет четких национальных или религиозных границ. Это национализм упрямый и делающий все наперекор, скрытый, зачастую очень личный и в глубине души может принимать разные формы. Но что-то там все же шевелится. В 1995 году фирма «Клинтонз», торгующая поздравительными открытками, начала выпускать первые открытки ко Дню святого Георга. Через два года магазинчики этой фирмы продавали ежегодно в апреле более 50 000 штук. А летом 1996 года заметно большее число английских болельщиков на чемпионате Европы, Евро-96, предпочитали рисовать на лицах флаг Англии, красный крест на белом фоне, вместо обычного «Юнион Джека». К апрелю 1997 года к этому поветрию присоединилась и газета «Сан», напечатавшая во всех своих английских изданиях крест святого Георга на пол-полосы и обратившаяся к читателям с просьбой вывесить его из окна. Придумка в моду не вошла, но интересен сам факт, что в империи Руперта Мердока — который разбогател не из-за того, что перенапрягал возвышенные способности своих клиентов, — кто-то смог заметить, куда вроде бы ветер дует. На следующий год Английский совет по туризму уже организовал по всей стране целую неделю мероприятий под названием «Святой Георг вторгается в Англию» на том основании, как объяснил представитель Совета, что «люди стесняются того, что они англичане». На проходившем тем летом чемпионате мира по футболу флагов с крестом святого Георга было, похоже, больше, чем флагов Содружества. Когда наступил День Георга в 1999 году, «Сан» отметила его, поместив на четырех страницах врезки «100 причин, почему так здорово быть англичанином». Среди этих причин были названы: погода (23), «свиные хрусты»[6](28), «девицы с третьей страницы»[7](45), Чарльз Диккенс (55), автострада М25[8], самая большая в мире круговая пробка (71), Агата Кристи (88), и «Дейдра» — колонка с советами этой самой газеты (95).