8
Мечтаем мы до умопомраченья,
мечтой сменяя прежнюю мечту,—
так убегаем мы от скудной яви
в пестрящую мечтами пустоту.
За далью даль, рубеж за рубежом, —
в дали мы ставим дом, в дали живем,
а я живу своей долиной Дорис,
живу недурно и вполне здоров,
как всякий житель призрачных миров.
О чудо-корабле, везущем нас,
не думает никто, и лишь подчас
обряд кремации напоминает нам,
что нет у нас путей к иным мирам,
и встрепенется стая черных дум,
мечась под сводом непреодолимым;
лишь эхо откликается на шум
в молчании пространств непостижимом.
А Мима-утешительница ждет,
всегда полна приманок и щедрот.
И тысячи кишат тогда в проходе,
потоком устремляясь к Миме в зал.
И тут мы вспоминаем наш корабль:
что он длиной в шестнадцать тысяч футов,
а шириной — в три тысячи, людей же
в нем обитает восемь тысяч душ;
что предназначен он возить переселенцев,
что он — один из тысячи таких же
голдондеров, которые стартуют
на Марс и на Венеру регулярно;
что сбился с курса только наш голдондер
и что астролоб корабельный объяснил:
нам, выпавшим из внутреннего поля,
необходимо приложить все силы,
чтоб жизнь во внешнем поле превратилась
в эксперимент, не знающий подобных:
полет к другому внутреннему полю.
Когда же Руководство уяснило,
что путь к Земле отрезан навсегда
и что законы внутреннего поля,
дающие возможность путешествий,
во внешнем поле попросту другие,
то панику отчаянье сменило,
потом апатия под бурей чувств
раскинулась подобно мертвой зыби.
Тогда-то и явилось утешенье:
показывая нам другую жизнь,
экран видений озарила Мима.
9
Как только Мима начала работать,
незамедлительно открылось,
что мысль ее идет своим путем,
не схожим с человеческим ни в чем.
Вот, например: как совершает блок отбора
захват, расклад и синтез
при ходе третьего вебена,
когда включен протатор 9
и фокусировке в фазе полного мерцанья?
Изобретатель был сражен, увидев,
что половина созданной им Мимы
его анализу не поддается.
Наполовину Мима — самородок.
Изобретатель скромно изменил
спой пышный титул, тем признав,
что Мима как сложившаяся личность —
превосходящая величина,
а он — лишь подчиненный ей миматор.
Миматор умер, Мима процветает.
Миматор умер, а она нашла
свой стиль и до конца познала
свои ресурсы и свои пределы:
она — не гордый, но прилежный, честный телегратор,
искатель неподкупный, работящий,
фильтровщик истины, кристально чистый.
И разве удивительно, что я,
служитель Мимы здесь, на Аниаре,
введен во искушение толпой
молящихся самозабвенно Миме?
И я шепчу одновременно с ними:
— Даруя утешенья, дай ответ,
не с ними ли идет к нам вечный свет,
который в этот беспросветный час
в пустынном мирозданье ищет нас?
10
Пустой, бесплодный космос ужасает,
он не спускает с нас стеклянных глаз.
В хрустальных круглых окнах корабля
созвездия застыли без движенья.
Мы бережем свои воспоминанья
о долах Дорис. В море без воды,
без бурь, без волн, без ряби — вздорожали
и взрывы чувств, и даже сновиденья.
Пустячный вздох — как ветер в жаркий день,
рыданья — родники, корабль — олень,
что к Лире мчит бесшумно и легко,
а Лира непостижно далеко,
как будто не прошли мы долгий путь
и время здесь не движется ничуть.
Все будто вмерзло в вечность, как в скалу,[8]
все кажется навек окоченевшим,
алмазной крошкой[9], вкрапленной в кристалл,
чьи грани заключают бесконечность
в один прозрачный, монолитный зал.
Как часто мы в горах или на море
неправильно слова употребляли,
не проникая в сущность их значений,
не ведая, что эти пошлые словечки
когда-нибудь понадобятся нам
на корабле, держащем курс на Лиру.
Вот здесь они воистину уместны,
а мы авансом истаскали их.
Теперь же бессловесно созерцаем,
как безгранично и неизмеримо
простерся во все стороны Аид.