Выездная коллегия военного трибунала рассматривала дело государственного преступника Павла Белгородцева в Доме культуры. Вместительный зрительный зал был переполнен. Бронзокосцы стояли у простенков, в проходах и на улице у открытых окон.
Павла привезли в хутор в крытой машине и ввели в зал Дома культуры под охраной двух конвоиров. Все думали, что судебный процесс затянется надолго, слишком много совершил Павел тяжких злодеяний, но разбирательство дела подсудимого и вынесение трибуналом приговора состоялось в тот же день, второго сентября…
Председатель суда зачитал обвинительное заключение при напряженной тишине всего зала.
Павел стоял с опущенной головой.
— Признаете вы себя виновным в преступлениях, перечисленных в обвинительном заключении? — обратился председатель суда к Павлу.
— Да, признаю… Безоговорочно, — ответил Павел, не подымая головы.
— Тем лучше, — сказал председатель и приступил к опросу свидетелей.
Первой вызвали Анку. Она сказала, что в Павле никогда не умирал кулацкий дух, что в нем не угасала звериная ненависть ко всему советскому, поэтому он с такой собачьей преданностью служил гитлеровцам.
Потом к судейскому столу подошла Таня. Она рассказала, как глумился над ней Павел, как отдал ее на позорное глумление полицаям, а потом отправил на невольничий рынок в Германию, где раздевали людей донага и продавали их в рабство.
Кто-то всхлипнул в зале и тут же послышалось глухое надрывное рыдание. Председатель позвонил. Таня обернулась. Глафира Спиридоновна выводила под руку Соню.
— Это Соня Тюленева, — сказала Таня. — Она была со мной вместе отправлена из Мариуполя в Германию… Там ослепили ее… — Она сжала кулаки и шагнула к барьеру, за которым сидел Павел. — Какое же право имеешь ты, душегуб, наслаждаться нашим солнечным светом?..
— Свидетельница Дубова, садитесь, — обратился к Тане председатель.
Олеся так волновалась, что не могла говорить. Наконец она справилась с волнением и рассказала суду все, что знала.
— Вот и все, — сказала в заключение Олеся, а сама продолжала стоять, и по лицу ее было заметно, что ее тревожит какая-то мысль.
— Свидетельница Минько, вы еще что-нибудь хотите сказать? — спросил председатель.
Олеся презрительно посмотрела в сторону Павла:
— Меня мучает одна мысль… Может быть и так, что мой брат Коля был тяжело ранен… Лежал беспомощным… А он, чтоб завладеть его документами и медалями… прикончил его. Может же и так быть?..
— Может! — потрясла кулаком Акимовна. — Он может!
— Я не убивал его! — огрызнулся Павел. — Клянусь богом, он был мертвым! Я не убивал его!..
Председатель резко зазвонил в колокольчик.
— Тише! Иначе мы будем вынуждены вести заседание при закрытых дверях.
В зале затихли. Были опрошены еще несколько свидетелей. Обвиняемый ничего не отрицал. Прокурор задал один-единственный вопрос:
— Вы поступили на службу к гитлеровцам по своей воле или вас принудили?
— Меня никто не принуждал… Я сам пошел к ним на службу. Гордыня обуяла меня. А теперь… каюсь. Фашисты вселили в мою душу дикого зверя… Будь они прокляты…
— Поздно приносишь покаяние, — не удержалась Дарья.
— Цыц… — строго посмотрела на нее Акимовна.
В своем выступлении прокурор требовал высшей меры наказания. Слишком тяжкими были преступления Павла и в тяжелые годы войны и в послевоенное время.
От защиты Павел отказался. Он понимал, что это бесполезно, что его никто не станет защищать. Ему оставалось только одно: самому просить суд о вынесении смягчающего приговора. И когда Павлу предоставили последнее слово, он сказал, все также стоя с опущенной головой:
— Я прошу вас… сохранить мне жизнь. Она раз дается человеку… Только один раз…
Эти слова его прозвучали так нелепо и мерзко, что по залу прокатился гул возмущения. Анка гневно прошептала:
— Какая сволочь…
— Говорят, — продолжал Павел, — что если подсудимый не отрицает своей вины… раскаивается, то это учитывается… А я и на следствии… и вот в суде… только правду говорил… Попутали меня проклятые фашисты… разум помутили… Грешен я перед Родиной… и перед своим народом… Грешен… Прошу прощения… Прошу сохранить мне жизнь.
Суд удалился на совещание. В зале оживленно разговаривали. Взгляды бронзокосцев были устремлены к барьеру, за которым сидел осунувшийся и мертвенно бледный Павел. Наконец он решился посмотреть в зал и сразу поник головой. Лица хуторян были суровыми и гневными. Ни одного сочувствующего взгляда… Анка и Олеся сидели на скамейке рядом и о чем-то тихо разговаривали. Они ни разу не взглянули на Павла.