"Учитель! - сказал я. - Ты собираешься, как тогда в Афинах, охладить прохладной каплей мудрости раскаленную жаровню низменных страстей? Однажды это уже привело к взрыву ненависти, закончившейся твоей смертью. А теперь ты хочешь, чтобы твой сын прошел тот же путь? Пожалей его. И оставь в покое людей с их суетой и низменной завистью, рождающей только ненависть. Их не изменишь".
Но он знал, чем взять такого страстного игрока, как я. И предложил пари, утверждая, будто его сын словом завоюет больше народов, чем мой сын мечом. И мы ударили по рукам. Сократ просил меня, чтобы я подобрал ему женщину. Знал бы кто, чего мне это стоило! Он оказался очень разборчив отказывался от красавиц, включая самых знатных. Подай ему скромную и доверчивую девушку, а чтобы все выглядело естественно, из простого народа, погруженного в неисчислимые бедствия и потому ожидающего прихода Спасителя, согласно древним заветам. Одновременно он не хотел бы ее опозорить, иначе говоря, она должна быть замужем. И я разыскал для него именно такую, отданную за старика. Пришлось явиться к ней во сне и сказать, что ее скоро посетит Бог. А я его посланец. Для большей достоверности я внушил ей себя в виде ангела со светящимися крыльями.
А дальше все шло как по маслу, все, как он задумал, пока его сын, уже в конце своего земного пути, вдруг не попросил отца, чтобы тот отсрочил его гибель. Он сказал: ты однажды испил чашу яда, теперь я должен ее испить? И тут же, почувствовав замешательство отца, устыдился. Прости, сказал он, я не должен был тебя об этом просить. Лишь человеческие жертвоприношения, с древнейших времен умиротворяющие богов, еще способны потрясать людские души..."
- М-да... есть отчего рехнутся, есть. - Голощекин смотрел на него поверх очков. - Мифотворец ты наш... Хочешь, чтобы наши умники посмеялись над "Евангелием от Колотова"? Хотя сейчас все, кому ни лень, эксплуатируют Боженьку. Мол, нечего ему прохлаждаться в эмпиреях, пусть озвучивает мои мысли, чтоб придать им недостающие мудрость и непогрешимость...
- Вот я и хотел тебя спросить... - сказал Колотов. - Как симптом, это достаточно для Кащенки?
- Ну если говорить о мании величия, то вполне... А от меня-то ты чего ждешь?
- Не знаю. Наверное, совета. Черт его знает, может, плюнуть и забыть?
- Это никогда не поздно, - беспокойно заворочался Голощекин. - В твоей ситуации лучше всего уехать к себе в Ясную Поляну или в Спасское-Лутовиново. И чтоб никаких компьютеров. Только гусиные перья, и чтоб девки пасли этих гусей под окнами. А по вечерам - хороводы... Лет на пять, не меньше, уединения и единения души и тела с природой... А нет поместья, так сиди дома и записывай свои миражи и наваждения. Вдруг когда-нибудь и пригодится.
...Компьютер завис, пришлось его перезагружать. Ожидая появления на экране своей нетленки, Колотов услышал голос Иры: "Папа, пока, я пошла!" Хлопнула входная дверь, содрогнулись перегородки кабинета, и он невольно выставил руки: не дай Бог грохнутся.
8
Если раньше Колотов писал с ощущением, словно плывет против течения, то с нетленкой было иначе. Он будто прорубал тоннель в горе - в одиночку, наобум, достоверно зная, что никто не прорубается навстречу.
Писал ее урывками, каждый раз откладывая, если появлялась возможность заработать на литературной поденщине. Пока совсем не забросил. Хотя каждый раз, подписывая очередной коммерческий договор, по инерции уверял себя: это последний. Отдам долги, а остатка должно хватить на полгода непрерывной работы над ней.
Но непрерывными были лишь рост инфляции и дочери-школьницы, и это оправдывало облегчение, с каким он снова и снова ее откладывал.
Елена все время старалась протолкнуть его в нужную тусовку, где можно было обзавестись нужными связями с нужными людьми, ибо "нельзя жить в нашем обществе и быть свободным от его прихотей". Он вяло отнекивался, лень было тащиться куда-то на ночь глядя.
Но в самый разгар перестройки она все-таки вытащила его - он сподобился попасть - на тусовку в первый в Москве пятизвездочный отель, куда собрались сливки общества и под телекамеры разных каналов что-то там отмечали.
Они опоздали и попали на фуршет. Впрочем, с фуршета, похоже, все и началось. Колотов с Еленой вошли и остановились в дверях. Было ощущение, будто они оказались по другую сторону телеэкрана: ба, знакомые все лица прорабы, а также бригадиры и десятники перестройки, толкавшиеся возле столов с икрой, устрицами и шампанским. В отсутствии привычной митинговой толпы они сами стали суетливой толпой, оттеснившей в сторону иностранцев, с их бутербродиками и юными переводчицами.
Кого-нибудь из электората, хотя бы тех же собратьев по перу, с кем можно было бы распить на холяву бутылку коньяка, Колотов так и не увидел. Но, может, и к лучшему.
Вскоре из ближайшего окружения приглашенных донесся знакомый бас Роберта Кузовлева, еще недавно анонимного спичрайтера прогрессивных членов ЦК, а ныне - властителя дум либеральной интеллигенции.
Подойдя ближе, Колотов разглядел реденький зачес на лоб а ля Цицерон, плавно переходящий в монашескую тонзуру в районе затылка, как знак удавшейся карьеры.
Боб в этот момент изрекал что-то особенно судьбоносное и не для посторонних ушей, но, заметив Елену, сразу уставился на нее, замолчав на полуслове, отчего слушатели и слушательницы дружно повернули головы в ту же сторону.
Открытое шелковое платье Елены (всю ночь перешивала) производило впечатление, будто оно начало скользить вниз и уже обнажились ее античные плечи, но каким-то чудом и в самый последний момент зацепилось за ее высокую грудь, отчего все остальное пока не открылось. Однако в любой момент могло открыться.
Произведенное впечатление отвечало задуманному. Если мужская половина тусовки замерла в ожидании - ну еще чуть-чуть, то дамы возбужденно зашелестели, словно листва на асфальте под метлой дворника: это вызов, бесстыдство или "писк" в новом сезоне?
Словом, центр внимания сдвинулся в сторону Елены, и, кроме старых знакомых, у нее вскоре появилась масса новых, так что Колотова быстро оттеснили в тень собственной жены, где он и обосновался, попивая "мартель" и наблюдая за происходящим.
Боб заметил его не сразу. И небрежно кивнул, сделав вид, будто не заметил, с кем Елена пришла, что как бы позволяло ему волочиться за ней весь вечер.
Было скучно, как в семейном склепе, где собрались только свои. Зато Лена была в своей стихии. Колотов пил в полном одиночестве и радовался, видя издали ее сияющее лицо - надо же ей иногда блистать в свете. И при этом ничуть не ревновал - да и к кому? Знаменитости, будучи без массовки, по два, а то и по три на рядового избирателя, казались блеклыми, нетелегеничными.
Колотов оживился, когда бывший завотделом МГК по пропаганде стал докладывать по бумажке о вновь открывающихся православных храмах в Москве, после чего призвал создать Фонд помощи детям бастующих шахтеров. И две дебелые матроны в мехах и драгоценностях - ни дать ни взять старые графини из советских фильмов о белой эмиграции - тут же начали собирать пожертвования на то и другое.
Когда одна из них пристала к Колотову, тот сначала не знал, как отцепиться, и потому досадливо отмахнулся, как от надоедливой мухи. Он уже просек, что в этой компашке лучше прослыть хамом, чем скрягой. Но как только сборщица податей, фыркнув, отошла, громко воскликнул: "Чушь порете, уважаемый! О каком малиновом звоне сорока сороков вы тут талдычите, если попы освящают бандитские малины, а православные церкви заполнены малиновыми пиджаками бандитов?"