Ее люди или погибли, что вероятно, или сбежали. Может, приказать придушить их щенков?
Но нет, не стоит. Если ее люди были разоблачены, и если их казнил король Марк, она, Мариам, воспитает из щенков убийц, мстителей за отца. Хотя кто мешает ей воспитать из мальчиков надежных убийц, даже если их отцы и предатели? Никто не мешает. Хорошо, что она велела содержать их в приличных условиях, сытно кормить и даже выводить на крышу, чтобы дышали воздухом.
Мариам поставила распятие на место. Что же все-таки делать?
Зелье у нее еще осталось. Организовать нападение? Но Марк взял с собой тысячу всадников, пусть каптары и потрепали их, но сколько-то сотен еще осталось, где найти столько бандитов, чтобы справились?
Опять придется ждать. Марк, даже и влюбленный, не будет сидеть в четырех стенах, обязательно выберется на охоту, или ввяжется в какую-нибудь потасовку в трактире. Любит он трактиры. Есть ли у нее люди?
Пожалуй, Алибек с его головорезами сгодится. Алибек — это, конечно, не Муртаз, он и глупее, и безынициативен — ему все надо разжевывать и растолковывать, этому Алибеку, и если что-то пойдет вразрез со сценарием, он растеряется и провалит дело.
Ах, Муртаз, ну почему ты оказался таким хорошим братом?
Не сиделось.
Мариам встала, прошлась по комнате, остановилась у окна. За темным стеклом, за плотно закрытыми ставнями задувал ветер. Суровая в этом году выдалась осень.
А в Бахристане сейчас тепло, созрела хурма, раскрасила рыжим сады Киза. И гранаты, словно тяжелые капли крови, повисли на ветках…
Мариам редко вспоминала родные места. Слишком велик контраст с ненавистным городом Даном.
С первого взгляда она возненавидела его, этот город, его выкрашенные серебряной краской крыши, его узкие с бревенчатыми мостовыми улочки, бревенчатые дома. Даже дворец Межгорских королей был сложен из бревен, и походил больше на скопище сараев и свинарников, чем на человеческое жилье.
И этот дикий обычай — держать скот, и свиней, и коров, и даже коз, в домах. Не в одних с людьми помещениях, но все-таки под одной крышей.
Дикари!
Мариам отошла от окна, постояла у портрета Игнатия. Портрет был сделан незадолго до смерти, живописец изобразил короля стариком, немощным и больным. Мариам не видела ничего хорошего в этой современной модной манере, ей по душе были старинные портреты, на которых короли — предки Игнатия — были все на одно лицо, все полные сил, и здоровья, и молодости, только одним и отличались — одеждой.
Напротив висел портрет сыновей, Марка и Луки. Написан он был тогда же, и тем же мастером. Марк, почти взрослый мужчина, даже и борода пробивается на подбородке, держит за руку Луку, а Лука смотрит на старшего брата с обожанием. Мариам всмотрелась в черты Марка, сравнивая их с чертами покойного мужа. Да, он действительно похож — квадратный подбородок, толстые губы, взгляд исподлобья… Ах, Фируза, лукавая старуха, не заработала ли ты тогда на двоих сразу?
Очень возможно, подумала Мариам. Фируза, конечно, не была колдуньей в здешнем понимании этого слова, ночную нечисть она могла увидеть с таким же успехом, как и сама Мариам, но еще в Кизе Фируза славилась своими снадобьями и зельями, принимала младенцев, изгоняла нежеланный плод, могла вернуть девственность, не брезговала и ядами и приворотными зельями. Здесь ей негде было развернуться — колдуньи могли делать все это, и еще многое, и гораздо более умело. Хотя нет — ни ядами колдуньи не занимались, ни девственность не возвращали. И плод изгоняли тогда только, когда что-то шло неправильно в его развитии, или когда роды грозили женщине гибелью. Так что, должно быть, и в Дане нашла Фируза клиентуру — люди-то всюду одинаковы, что в султанском дворце, что в королевском. Особенно женщины. Если за тремя стенами, за семью замками гарема жены и наложницы султана ухитрялись заводить любовные шашни, то здесь, где все женщины — распутницы, нет, здесь точно нашлось применение талантам Фирузы. Должно быть, какая-то из шлюх короля хотела тайно вытравить плод, обратилась к Фирузе, и Фируза своего не упустила.
Лука был похож на нее, Мариам. Особенно мальчиком — даже пальчики его, тонкие, гибкие, трепетные пальчики, любовно выписанные живописцем, были в точности как у нее, Мариам. Тогда, в детстве.
Мариам посмотрела на свои руки. Пальцы ее остались тонкими по-прежнему, только вот ни гибкости в них давно уже нет, ни нежности. Сухие и тонкие пальцы старухи. Сейчас она уже, наверное, не сможет нанизать жемчужины на шелковинку — любимое развлечение ее детства. И струны комуза не заставит петь.