Постепенно я научилась ориентироваться в огромных апартаментах Женни. Я поняла, например, что в контору можно попасть, минуя бесконечные коридоры, просто надо выйти на лестничную площадку и позвонить в другую входную дверь. В конторе всем заправляла Мария, секретарь Женни. Та самая, уже знакомая мне Мария, которая когда-то училась в Театральной школе вместе с Женни, красивая блондинка с глазами навыкате и орлиным носом. Бросив сцену, — ей так и не удалось добиться успеха, — она поступила секретарем к Женни и сумела стать незаменимой. В ведении Марии находилось все: письма, которые Женни получала в несметном количестве, договоры, налоги, квартира, счета, журналисты, интервью, фотографы, отопление, автомобили. Мебель красного дерева, ковры, хрусталь, цветы, телефоны, звонки — таков был рабочий кабинет секретаря Женни. Две пишущие машинки с утра до вечера стучали в соседней комнате, заставленной шкафами и ящиками с картотекой. В приемной всегда толпился народ.
Я узнала, что в квартире две столовых, большая и малая, кухня, бельевая, помещение для прислуги… В день моего приезда мне показалось, что меня ведут куда-то на край света! Мы прошли длинный-длинный коридор, спустились на несколько ступенек, миновали комнату Женни и ее ванную, открыли еще какую-то дверь, прошли еще один коридор. Целое путешествие! Теперь я поняла, отчего Женни не боялась, что мы стесним друг друга… Мне отвели комнату для гостей, где стояли кровать, кресла, зеркальный шкаф, а рядом помещалась ванная. Женни распорядилась принести мне столько цветов, что их некуда было девать. Она осталась верна себе: в прежние времена, когда я посылала ее за ветчиной для нас двоих, она покупала целый килограмм и еще беспокоилась, хватит ли.
В тот первый вечер, когда я только что обосновалась у Женни, ей пришлось оставить меня одну. «В последний раз! С сегодняшнего дня без тебя — никуда!» — сказала она. Женни только что кончила сниматься в фильме, а к следующим съемкам приступят еще не скоро: ей необходимо было отдохнуть. Я подоспела как раз к междуцарствию — в самый удачный момент: Женни будет целиком в моем распоряжении.
Раймонда, та самая Раймонда, что когда-то служила у мадам Боргез, подала мне ужин в кровать. Она поседела и уже не носила передника. Подумать только, что они с Женни долго совещались, стараясь вспомнить мои любимые блюда! И Раймонда чуть ли не совала мне еду в рот, как выпавшему из гнезда птенцу. А я-то, возвращаясь в Париж, боялась одиночества! Прислуживая мне, Раймонда рассказывала последние новости о семье Боргез. Я слушала, уписывая за обе щеки пирог с луком, приготовленный по рецепту мадам Боргез, и наслаждалась тем, что кровать у меня без противомоскитной сетки, что в комнате стоят просто розы, гвоздики, незабудки, что ем я вишни, клубнику… Отец Женни вышел на пенсию, она купила родителям участок земли, прилегающий к их домику, и мосье Боргез сам начертил план нового дома, сам следил за его постройкой. К счастью, Женни оказалась хорошей дочерью. Может статься, дом еще когда-нибудь пригодится ей самой… Мадам Боргез, все такая же хлопотунья, взяла к себе двух ребятишек своей племянницы, да и Жан-Жан с женой часто приезжают к родителям. Жан-Жан бросил флот и перешел на штатскую службу. На мой вопрос, по-прежнему ли он красив, Раймонда ответила, что женатые не бывают такие красивые, как холостые. А жена у него, пожалуй, не совсем подходящая. Это она заставила его бросить флот, не захотела, видите ли, жить в Тулоне. Представляете, в таком прекрасном городе! Подавай ей Париж, этакой вертихвостке! Женни не выносит свою невестку, они никогда не встречаются.
Раймонда напоила меня липовым настоем с апельсиновым цветом и на прощанье сказала: «Мадемуазель Анна-Мария, хоть бы вы уговорили Женни выйти замуж. Останется она старой девой, разборчивость до добра не доведет». Я не могла не рассмеяться при мысли, что в чьем-то представлении «легендарная Женни Боргез» — старая дева! Убаюканная рассказами Раймонды, я заснула так, словно всю жизнь прожила в этой комнате.
Проснулась я около полуночи. Зажгла лампочку возле кровати. Я спала с восьми до двенадцати и прекрасно отдохнула. Женни сказала мне: «Приходи в любое время, у нас ложатся поздно», поэтому я встала и быстро оделась.
По бесконечно длинному коридору я дошла до одной из гостиных. Здесь собралось много гостей. Несколько пар танцевали под радио. Никто не обратил на меня внимания. Мужчины были кто в пиджаке, кто во фраке, кто в смокинге, женщины — в бальных платьях, в английских костюмах. Все держались непринужденно, как у себя дома. В одной из гостиных, за зелеными столами, шла игра. Посреди комнаты, на большом овальном столе крутилась рулетка: «Ставок больше нет!» Женни играла стоя; на ней было длинное черное платье с узким вырезом чуть ли не до самого пояса и драгоценности, какие можно увидеть лишь в витринах улицы Мира. Она приветливо кивнула мне издали. Некоторое время я растерянно бродила по комнатам, затем зашла в будуар с картинами Гойи, где оживленно беседовали двое мужчин и дама; заметив меня, они умолкли и с явным неодобрением наблюдали, как я пытаюсь открыть дверь в спальню Женни. «Здесь нет хода», — сухо проронила женщина. Я вернулась и собиралась уже сбежать к себе, когда ко мне подошла Женни. «Я представлю тебе кое-кого, всех — не стоит», — сказала она и, подведя меня к одной из групп, назвала актрису, двух писателей, министра и его жену… Потом взяла меня под руку и увела в будуар с картинами Гойи. Там сидели все те же мужчины с дамой. «Смотрите, кого я вам привела, — сказала Женни. — Это Анна-Мария!» Боже мой, а мы и не узнали друг друга! Преподаватель истории, студент-медик… Подумать только!..