Павлова встречала девочек приветливо. Она собрала их вместе, выбрала лучших и, подучив немножко, поставила для них танец снежных хлопьев из «Щелкунчика».
Тут в восторг пришли и дети, и мамы, и папы. Детский спектакль несколько раз повторили: англичане охотно любовались талантами своих юных соотечественниц.
И пусть Дягилев тогда в «Петербургской газете» выступил «защитником» русской хореографии. Он подымался до «гражданского» пафоса, заявляя, будто «Павлова в погоне за обогащением уронила до земли это искусство, танцуя в лондонском театре варьете».
Но Павлова знала: к чистому ничто не пристанет.
Нет, Павлова не гналась за обогащением.
В 1910 году она внесла в дирекцию императорских" театров неустойку за нарушение контракта в размере 21 000 рублей.
В феврале 1910 года «Газета театра, искусства и спорта Лилипутик» сообщала под рубрикой «Иностранные вести»:
«Нью-Йорк, 16 февраля. Первый дебют балерины Павловой сопровождался огромным успехом. Печать восторженно отзывается о русской артистке. После Нью-Йорка предстоят гастроли г-жи Павловой в Бостоне, Филадельфии, Балтиморе».
Успех гастролей был действительно велик даже ко американским меркам. В расписаниях поездов о£обо выделяли маршруты, удобные для жителей окрестных городов, желающих попасть на спектакль Анны Павловой.
Потом, возвратившись в Петербург, Павлова признавалась в очередном интервью:
— Меня поражало благоговейное настроение публики. В антрактах между моими нумерами не было оркестра, и пока я переодевалась, в зрительном зале царила гробовая тишина. Вы себе, не можете представить, до чего эта выжидательная тишина волновала меня! Хотелось, чтобы кто- нибудь кашлянул и вывел публику из состояния оцепенения.
Поездка в Америку была повторена осенью того же года.
Путешествуя с континента на континент, закрывая для хореографии белые пятна на карте мира, она постоянно рисковала встретить бойкот публики, никогда не слыхавшей о балете.
Деньги были нужны постольку, поскольку их требовали расходы по содержанию труппы и оркестра, по оплате композиторов, балетмейстеров, художников, по оформлению новых спектаклей.
Всем этим, включая содержание лондонского дома, занялся вскоре Виктор Эмильевич Дандре.
В труппе Павловой Дандре побаивались и уважали. Он был сухо вежлив, аккуратно платил жалованье, бесстрастно вникал в обиды, улаживал споры.
«Что связывает Анну Павловну с этим человеком?»— не раз удивлялись актеры. Доверяя ему все дела, советуясь с ним, с достоинством представляя ©го как мужа на официальных приемах, она обычно проявляла к нему ровное дружелюбие. Иногда это выглядело совсем искренне, иногда в подхваченных с полуслова фразах, в понимающих улыбках проглядывала отчужденность, холодность. Но вдруг по какому-нибудь совсем стороннему поводу Павлова разражалась слезами. Тогда она обрушивала на Виктора Эмильевича потоки слов. Речи, понятные далеко не всем в труппе, отдавали презрением, даже ненавистью. ..
— Вы могли бы пощадить меня, Анна, хотя бы при посторонних, — цедил он сквозь зубы, переждав высшую точку бури.
Павлова убегала, хлопнув дверью, а потом несколько дней была мила и уступчива.
Порой она дорого платила за свою уступчивость.
Коллежский советник Виктор Эмильевич Дандре, стоящий за обер-прокурорским столом в пеоном департаменте правительствующего сената, один из самых влиятельных гласных стародумской партии, был еще в 1910 году отмечен Павлово! среди ее многочисленных поклонников.
Поговаривали, что она посещала его шикарную квартиру на Итальянской улице, где старушка домоправительница надзирала за старинной мебелью, драгоценным фарфором и картинами.
И все же многих удивила одна заметка под примелькавшейся рубрикой «Мелочи театральной жизни»: «В скором времени состоится допрос сенатором Нейдгартом известной балерины Павловой в связи с ревизией городской управы. Артистка специально для этого возвращается из Америки».
Заметка появилась 27 февраля 1911 года в журнале «Рампа и жизнь», а 28 февраля Дандре был арестован но делу постройки Охтенского моста — одного из незадачливых детищ Петербургской городской управы.
Словно подсыпая пряностей в кушанье несколько пресное, газетчики прибегали к намекам:
«— Как хорошо было бы куда-нибудь уехать! — восклицал несколько дней тому назад Дандре.
Сидя дома, он писал много писем. Часть их направлялась в Америку...»
Вскоре «дело Дандре» замяли. Он был выпущен под залог в 35 000 рублей, с подпиской о невыезде. Сообщали, будто деньги внес за него брат...