— Я просто физически не в состоянии больше управляться одна в магазине. Вот я и попросила мою племянницу мадам Редан помочь мне.
— Мне придется столькому учиться! — улыбнувшись, заметила госпожа Редан. — Я не имею никакого представления об исторических публикациях...
— Ты быстро войдешь в курс дела, моя дорогая, — успокоила ее госпожа Жироде. — Покупатели здесь люди не случайные. Это скорее друзья — верно, мосье Предайль? Сейчас пойду поищу вашу книгу.
А через минуту она уже вручала ему тоненький томик в красном сафьяновом переплете с широким золотым тиснением. Пьер осторожно взял книгу в руки, открыл ее и с наслаждением прочел титульный лист. Под фамилией автора «У. Д. Феллоу, эсквайр» — черно-белая гравюра, портрет Наполеона I. На полосе слева — в цвете — профили герцога Беррийского, герцога и герцогини Ангулемских, графа Артуа и Людовика XVIII. Книга была написана в виде писем на английском языке, на первом из которых стояла дата — 8 июля 1815 года. Полистав страницы, Пьер убедился, что автор, как он того и ожидал, описывал жизнь Парижа по время оккупации города союзниками — простым, доступным для понимания языком. Он подумал о том, какое удовольствие доставит ему чтение этой книги, и тотчас удивился, что у него могла появиться такая мысль.
— Это та самая книга, которую вы разыскивали? — спросила госпожа Жироде.
— Совершенно верно, — ответил он. — И притом — в прекрасном состоянии!
— Я ее просмотрела. Мне показалось, что в ней масса забавных наблюдений! Теперь, когда у вас собрана такая документация, вы сможете воссоздать Париж, каким его видели иностранцы, и я уверена, с немалым количеством пикантных деталей!
— Да, да, конечно, — сказал он. — Если бы к тому же у меня был писательский дар...
— Мосье Предайль поистине ходячая энциклопедия, — заметила госпожа Жироде, обращаясь к племяннице. — Он знает наш квартал, как никто другой. Это он, например, рассказал мне, что Тальма[5] жил в бывшем особняке Ларошфуко, где теперь проходит улица Изящных Искусств...
— В самом деле? — воскликнула госпожа Редан.
— Там жил также Давид[6], — продолжал Пьер, — и Себастьен Мерсье[7]... Немного дальше, в доме номер двадцать шесть, находилось кабаре «Маленький мавр». Туда принесли поэта Сент-Амана в тысяча шестьсот шестьдесят первом году, когда его избили на Новом мосту сторонники принца Кондэ, которого он высмеял в песенке. Там он и скончался от полученных побоев. Когда-то двор этого дома служил местом дуэлей...
— А правда, что здесь где-то неподалеку жил Расин? — спросила госпожа Редан.
— Да, только не на улице Сены, а на улице Висконти. Он поселился там к концу жизни с женой и всеми своими детьми. Там и умер от дизентерии, а также от абсцесса печени. А может быть, от горя, что потерял расположение Людовика Четырнадцатого!
Пьер мог немало порассказать о последних годах жизни Расина. Но он как-то не решался продолжать. Однако обе женщины, пораженные его познаниями, были явно готовы внимать ему и дальше. Он выпятил грудь. Дома с ним не считались. А здесь его слушали, уважали. И он охотно стал описывать квартиру Расина, о которой читал в нескольких специальных трудах: его рабочий кабинет, сарай, где стояла его карета и кресло на колесиках, конюшню, где держали пару лошадей...
— Как интересно! — промолвила госпожа Редан.
Он скромно улыбнулся.
— А знаете, — сказал он, — я хотел бы работать у кого- нибудь вроде Рошегюда или Ленотра[8], носиться по улицам, опрашивать владельцев домов или привратниц, толкаться у нотариусов, перебирать старые документы, письма, восстанавливать историю каждого дома...
И он уже видел себя в роли страстного исследователя, роющегося в архивах, ничем не связанного с реальным миром и окруженного уважением знатоков. Он упустил свое призвание. Не слишком ли поздно в шестьдесят лет все еще мечтать об этом? В магазин вошел покупатель, и госпожа Редан направилась к нему, а госпожа Жироде украдкой стала наблюдать, как она его обслуживает.
Пьер охотно побыл бы еще немного с госпожой Жироде, но боясь надоесть ей, решил уйти. Заплатив за свою покупку (триста пятьдесят франков — безумие!), он вышел на улицу с книгой под мышкой. Он был до того упоен своим приобретением, что не чувствовал под собой ног. Вернувшись домой, он с гордостью обозрел застекленный шкаф в гостиной, где хранились его книги о старом Париже. Все самое интересное, что он знал, стояло там на полках. Целые исторические эпохи, вереницы персонажей — глухой отголосок дней, давно канувших в вечность. Как мог он столько времени не интересоваться всем этим? Только прошлое может служить утешением в настоящем. Томик, который он сейчас приобрел, — бесспорно один из самых любопытных в его коллекции. Он повертел его в руках, вдохнул его запах и погрузился в чтение. Время от времени он обращался к помощи англо-французского словаря. Описание парада союзных войск на Елисейских полях вызвало у него улыбку. Он решил, что непременно перескажет все госпоже Жироде при следующем посещении магазина. Внезапно раздавшийся телефонный звонок оторвал его от толпы зевак, глазевших на маршировавшую шотландскую гвардию. Он снял трубку, уверенный, что это звонит Анна — хочет предупредить, что не вернется к ужину. Она теперь часто вечером уходила куда-то с друзьями. Что это были за друзья? Он не решался спросить. Она бросала его и уезжала. Что ж, вполне понят но! Он ведь такой скучный! Во всяком случае, ей скучно с ним... Но на другом конце провода раздался мужской голос. Звонил Шарль Клардье. Он не подавал о себе вестей со времени похорон. После обычных дружеских приветствий он пригласил Пьера на бридж в следующее воскресенье. И Пьер, к собственному удивлению, ответил:
— В воскресенье? Хорошо, старина... В какое время?
Анна со всей суровостью посмотрела на него.
— Послушай, папа, — сказала она, — но ведь это же просто нелепо! Ты то и дело меняешь решения! Клардье рассчитывают на тебя сегодня. Нельзя же отказываться в последнюю минуту! Ты им сорвешь игру!
— Я так жалею, что принял приглашение! — сказал он со вздохом. — Они застали меня врасплох. Тебя ведь не было дома. А Клардье так настаивал, что я не сумел отказать ему. Ты действительно думаешь, что если я позвоню им и откажусь...
Она покачала головой:
— Нет, отец, нельзя.
Он откусил кусочек рогалика, прожевал его.
— Ты же знаешь, что они исключительно из жалости пригласили меня. Раньше они приглашали нас из-за твоей матери. А я ходил с ней. Играл я редко. Я никогда не считался у них хорошим игроком в бридж. К тому же и бридж и остальное без нее — ничто, ничто, ничто!..
— Ну что за глупости ты говоришь! — оборвала его Анна, нахмурив брови. — Клардье тебя очень любят. Может быть, даже больше, чем маму. И ты это прекрасно знаешь. Но у тебя просто мания жаловаться и принижать себя...
Кофе с молоком остыл. Он допил его до дна. Во рту остался вкус сахара. На тарелке у Анны лежал несъеденный второй рогалик.
— Ты не хочешь больше? — спросил он.
— Нет.
Он взял рогалик, намазал маслом, задумчиво, без удовольствия сжевал его и пробормотал:
— Я так часто ходил туда играть с твоей матерью. Сидеть у них в гостиной без нее, с картами в руках, видеть сочувствующие лица Клардье — ах, как это будет трудно!
— Вначале, возможно, — сказала Анна. — А потом, я уверена, что ты будешь рад возобновить эту привычку. Поверь мне, Мили слишком любила жизнь, и будет неправильно, если ты станешь от всего отказываться!
Слова дочери глубоко взволновали его. Анна сразу стала ему намного ближе.