— Что я буду с ним делать?
— А я?
Она пожала плечами.
— Это твои деньги, Лоран.
— Мне они не нужны.
— Ты же работаешь. Неужели тебе неприятно получать за свой труд положенное вознаграждение?
— Нет.
— Я тебя никогда не пойму, — сказала она.
Лоран бросил на нее сердитый и в то же время влюбленный взгляд.
— Я знаю, Анна, — проговорил он, — ты мне повторяла это уже сто раз!
Они по очереди положили себе на тарелки еду. Пицца подгорела. Пьер откусил один раз, другой и почувствовал, что больше есть не может. От волнения у него пропал аппетит. Лоран тоже жевал едва-едва. Анна с расстроенным видом смотрела на него. Перед ней лежали мятые банковские билеты.
— Лоран, — сказала она, — не веди себя как ребенок. Забери это!
— У меня нет бумажника. Я их потеряю!
Он оттолкнул щелчком деньги к тарелке Анны. Она яростно собрала их, свернула и сунула в карман блузки. Они продолжали есть молча. Пьер думал о том, какие чувства могут связывать его дочь с этим странным парнем. То, что Лоран привязался к ней, — это естественно. Благодаря ей он обрел уверенность в завтрашнем дне, нежность, комфорт. Ему приятно было, что его балуют, что он может капризничать. Но она — что нашла в нем она? Она не сумела быть женой Марку и теперь стала Лорану матерью. Собственно, ей, видимо, скорее нужен ребенок, чем мужчина. Пьер выпил большой бокал вина. Как только закончился ужин, Анна сказала:
— Спокойной ночи, папа.
Он с удивлением поднял на нее глаза.
— Мы не будем сегодня смотреть телевизор?
— Пожалуйста, смотри. Но я устала.
Она поцеловала его и вышла, даже не взглянув на Лорана. Тот продолжал сидеть, откинувшись на спинку стула, барабаня пальцами по столу. Наконец, он тоже встал.
— Спокойной ночи, Пьер.
— Что же это вы так спешите? Неужели не можете посидеть хоть пять минут? — спросил тот.
— Нет, я тоже устал.
— Тогда спокойной ночи, Лоран.
По коридору прозвучали удалявшиеся шаги Лорана. Дверь открылась и закрылась. Дверь, ведущая в комнату Анны. Он попытался представить себе их в постели — ничего не получалось. Непостижимо! К голове прилила кровь. Он рассеянно включил телевизор. Появилось изображение без звука. Повернувшись к мерцавшему экрану, Пьер подумал: «Надо бы позвонить Элен». Но он боялся, что может услышать Анна. Тогда придется давать объяснения, лгать, снова лгать... Связанный по рукам и ногам, он с отчаянием подумал о том, какое расстояние отделяет его от этой милой, легко ранимой женщины, на которую свалилось такое горе. Встреча со смертью — тяжелое испытание для столь чуткого человека. Вдруг оказаться лицом к лицу с небытием... Все эти мрачные формальности. И всюду одна — без чьей-либо поддержки. Он повернул регулятор звука. В комнату ворвались голоса. Два политических деятеля, один от правительственного большинства, другой от оппозиции, сражались друг с другом по вопросу о налогах.
Отдаленное бормотание телевизора проникало сквозь дверь комнаты. Анна полулежа просматривала рукопись книги по истории охоты. Предполагалось издать роскошный том с большим количеством иллюстраций. Ей надо было завтра, на заседании руководства, дать свое мнение. Но чем больше она читала, тем меньше ее мысли были заняты книгой. Лоран не давал ей всецело отдаться работе. Он сидел сейчас в кресле у окна, откинувшись на спинку, заложив руки за голову.
— Что с тобой, Анна? — спросил вдруг он.
— Ничего, я работаю.
— Нет, что-то у нас с тобой не ладится — я это чувствую.
— На то есть основания, не так ли? — резко сказала она.
— Из-за того, что я не хочу заниматься на вечерних курсах в Школе декоративного искусства?
— Что ты хочешь этим сказать? — воскликнул он, вставая.
Она не ответила, сделав вид, будто погружена в чтение. Он шагнул к постели. Тень его упала на машинописную страницу.
— Ну знаешь, Анна, ты никогда не бываешь довольна. Ты хотела, чтобы я жил с тобой, — и вот я в твоей спальне! Теперь ты еще требуешь, чтобы я занимался на вечерних — курсах. Я и так возвращаюсь едва живой с работы, а мне еще надо будет тащиться туда и до одиннадцати вечера учиться орудовать циркулем и рейсфедером! Целых три, а то и четыре года! И все для того, чтобы стать частью этого прогнившего общества, где господствуют деньги! Мы же погубим себя — и ты и я, раз ты вбила себе в голову, что счастливым можно стать, только если будешь зарабатывать все больше и больше. Ты ведь и сама чувствуешь, что с тех пор, как я работаю, все у нас поехало вкривь и вкось! Ты уже больше не та, да и я превращаюсь в кретина!
— Ну хватит, Лоран! — сказала она. — Моя требовательность! Твоя любовь! Твои теории! Мой комфорт! Деньги!.. Общество!.. Ты просто лентяй и фразер!
— Анна!
Он хотел было взять ее за руку, но она оттолкнула его:
— Нет!
Она нервно схватила карандаш и пометила абзац. Но поверх рукописи она по-прежнему видела Лорана. Он молчал, смертельно обиженный. Потом повернулся к ней спиной и с мальчишеской поспешностью стал раздеваться. Одежда полетела во все стороны. Раздевшись догола, он бросился плашмя на кровать и уткнулся лицом в согнутый локоть. Анна не шевельнулась. Он лежал почти не дыша. Его тело, матово светясь, волновало ее. Работать она больше не могла. Что делать? Забыть? Уснуть? У нее было такое ощущение, словно она без конца крутит ворот колодца, вытаскивая оттуда Лорана. Но стоило ей остановиться, как веревка разматывалась, и он снова проваливался вниз. Она положила рукопись на ночной столик, погасила лампу и опустила голову на подушку. В темноте голос Лорана нежно и жалобно произнес:
— Ты меня больше не любишь, Анна? Да?
Подле нее стонал раненый. Всем своим существом она ощущала тепло этого мужского тела. Она прошептала:
— Прошу тебя, замолчи! Ты не можешь рта раскрыть, чтобы не сказать глупость!
Через некоторое время она почувствовала — хотя и не видела в темноте, — что он повернул к ней голову. Она молча сняла ночную рубашку и прильнула к спине Лорана. Он вздрогнул. Она взяла в руки его волосы, стала гладить затылок, поцеловала впадинку за ухом, затем принялась целовать щеки. И ощутила губами соленую влагу слез. Он плакал. Ей стало жаль его. Жалость путала ее мысли, разжигала. Она уже сама не знала, чего хочет, что делает. Она смотрела в темноту широко раскрытыми глазами, и ей казалось, что она различает свечение других, ищущих ее глаз.
Сдаваясь, она пробормотала:
— До чего же ты меня раздражаешь! С ума можно сойти! Никак не пойму, что с тобой делать. Чем больше стараюсь, тем больше терплю крах!.. Не могу я так...
Он лег на спину. Руки их переплелись. Анна осторожно высвободилась и легла на него. Она чувствовала всем телом тепло его кожи — оно было ей нужно, необходимо. Она развела его руки — он лежал распятый, а она уткнула лицо под мышку этого распластанного перед ней мужчины. Прижавшись губами к затылку Анны, он шептал:
— Анна, любовь моя, жизнь моя, если хочешь, я буду ходить на эти вечерние курсы. Но умоляю тебя, не будь так строга со мной...
Она чуть приподнялась над ним, словно хотела охладить себе грудь и живот, потом снова медленно, с наслаждением прильнула к этому ждавшему, требовавшему ее телу, сильному и слепому в ночи.
С самого начала их беседы Анне не терпелось задать Марку один вопрос. Разве она согласилась встретиться с ним в половине седьмого у «Старины Жоржа» не потому, что подозревала какую-то тайну? Полностью выздоровевший, с хорошим цветом лица, он непринужденно рассказывал ей о своей болезни.
— При моем-то, в общем, живом характере я вдруг почувствовал, что перехожу в разряд стариков. Не могу разогнуться — и все! Смещение позвонков. И говорят, это может повториться! Мне посоветовали делать гимнастику. Можешь себе представить, чтобы я по утрам дрыгал ногами перед зеркалом?
Она отпила сухого вина и сказала:
— Вполне! Ты всегда очень следил за собой!
— Это упрек?
— Скорее комплимент! Кстати, ты забыл мне сообщить, что живешь не один!