— Я не собираюсь замуж! — тут же решает сообщить Анна; искренне пораженная мать хлопает ресницами. На самом деле Анна лишь только хотела показать свое раздражение и поддеть мать посильнее. Но та поражена столь сильно, будто Анна пригрозила выпрыгнуть из окна.
— Но тебе придется! — говорит она. — Нам с твоим папой нужны внуки.
— О, об этом позаботится Марго, — как бы невзначай отмахивается Анна. — Для чего еще нужны старшие дочери?
— Анна! — визжит Марго из кресла, сидя в котором рассматривала альбом гравюр Рембрандта, подарок базельской бабушки. Волосы зачесаны назад и схвачены серебяной заколкой. Хорошенькая, как всегда — и это еще больше бесит Анну. — Сейчас же перестань!
Анна не обращает на нее внимания.
— Я стану знаменитой, — объявляет она. — Стану кинозвездой и объеду весь мир!
— По-твоему, у знаменитых кинозвезд нет детей? — спрашивает мать.
Анна просвещает ее, стараясь не казаться высокомерной.
— Думаю, есть, если они их захотят. Но от них не этого ждут. У знаменитостей совсем другая жизнь — не такая, как у простых людей, которые вполне счастливы прожить скучную жизнь.
— Счастье — это не скучно, — нравоучительно произносит мать. Анна пожимает плечами. Она знает, что взгляды матери ограничены воспитанием. В семействе Холлендер из Аахена все были весьма религиозны и соблюдали кашрут и свято верили в респектабельность — так что любые амбиции помимо выполнения долга жены и матери затмевались чем, что диктует традиция. Так что она старательно избавляется от снисходительного тона:
— Ну-у, для некоторых так и есть, мам. Но для других, тех, кто хочет чего-то достичь, все иначе.
И тут из спальни появляется папа. Ее любимый Пим. Высокий и худой, как тростинка, с мешками под умными глазами и тонкими, точно нарисованными карандашом, усиками. От юношеской копны волос осталась лишь бахрома по краю благородной лысины на макушке. Он усердно работает даже в это воскресное утро. На нем привычный тоненький бледно-голубой галстук, но он успел переодеться в домашнюю кофту.
— Упорный труд и преданность делу — вот секрет по-настоящему долгой славы, — объявляет он всем присутствующим.
— И талант, — добавляет Анна, чувствуя потребность возразить, но так, чтобы не обидеть. В конце концов, Пим на ее стороне. И так было всегда. Марго и мама могут и поворчать, но Пим и Анна понимают. Они понимают, какое блестящее будущее уготовано госпоже Аннелиз Марии Франк.
— Ну да, конечно, и талант, — он улыбается. — Чего-чего, а таланта у обеих моих дочерей в избытке.
— Спасибо, Пим! — радостно говорит Марго и снова утыкается в книгу.
Но мама, кажется, совсем не рада. Возможно, ей обидно, что ее не посчитали вместе с девочками.
— Ты их испортишь, Отто, — со вздохом начинает она свой извечный речитатив. — У Марго, по крайней мере, есть голова на плечах, ну а у нашей petite[1] болтушки? — хмурится она, имея в виду Анну, кого же еще?
Снаружи яркий дневной свет отбеливает скатерть, на которой взрослые квохчут над чашками кофе и кусками маминого шоколадного кекса — без яиц, из льняной, а не пшеничной муки, с суррогатом сахара и суррогатом какао плюс две чайные ложки драгоценного ванильного экстракта, — тем не менее весьма недурного. Никто не осмелился бы сказать, что мама — не запасливая хозяйка. Анна уже слопала свою порцию и сидит за столом в обнимку с любимым полосатым котом Дымком, а родители беседуют приглушенными, беспокойными голосами: с начала оккупации они разговаривают только так.
— А как же те несчастные, которых отправили на восток? — задается вопросом мама. — По английскому радио рассказывают всякие ужасы.
Анна задерживает дыхание и медленно выдыхает. В кои-то веки она только рада, что не принимает участия в разговоре взрослых. Ее часто упрекают в неразумности — но будет ли настолько неразумным убежать в свою комнату и заткнуть уши? Она не желает слышать о грядущем гунне и его зверствах, она хочет выбирать подарок на день рождения.
Она чувствует, как тело переполняется волнением — так, что совершенно невозможно спокойно сидеть за ужином.
— Мама, можно мы поставим на стол серебро бабушки Роз на мой день рождения?
— Извини, Анна, — не выдерживает мать. — Не перебивай! Это невежливо. У нас с твоим отцом серьезный разговор. Да, неприятный. Но необходимый.