— Вы не вызываете полицию, потому что вы еврей?
— Нет, потому что не вижу смысла.
— Значит, вы позволите им уйти от ответа? Они портят ваше имущество!
— Кто-то измазал дверь краской. — Пожимает плечами. — Не то, за что следует казнить.
— Простите, просто…
Он поднимает брови:
— Что?
— Я тоже еврейка, — сообщает она.
Снова та же улыбка.
— Да, я догадался. Но не беспокойтесь. Это больше не преступление, — уверяет он и ласково, но вместе с тем оценивающе рассматривает Анну. — Мое имя Вернер Нусбаум, — говорит он и протягивает руку из-за прилавка. Анна недолго пялится на руку, но потом делает шаг вперед и пожимает ее.
— Господин Нусбаум, — повторяет она и пристально рассматривает его лицо. Длинный орлиный нос со слегка сплющенным кончиком. Мощный лоб, лысина на затылке, коротко остриженные кудрявые волосы и всклокоченные седоватые усы над вандейковской бородкой. Один глаз полузакрыт, точно устал смотреть на мир полностью распахнутым, но сам взгляд живой и пытливый.
— А ваше имя? — интересуется он.
— Меня, — отвечает она, — зовут Анна Франк.
Господин Нусбаум склоняет голову набок, точно внезапно пришедшая мысль выбивает ее из равновесия.
— Франк, — задумчиво повторяет он. — Надо же, совпадение. Я знал человека по фамилии Франк. Он из Германии.
— Мы и приехали из Германии, — признается Анна. — Из Франкфурта-на-Майне.
— О нет — этого не может быть, — говорит хозяин книжной лавки. — Но, на всякий случай, — любопытствует он, — вы, часом, не состоите в родстве с Отто Франком?
Анна выпрямляется.
— Отто Франк — мой отец.
— Отто Франк. У него была вроде бы фирма, специи и все такое. Здесь, в Амстердаме.
— И сейчас есть, — отвечает Анна.
— То есть вы говорите… он жив?
Теперь уже Анну выбивает из равновесия вопрос, который все евреи вынуждены задавать друг другу в эти времена. Она лишь кивает в ответ и видит, как опускаются у него плечи — как у человека, который до последнего момента очень старался держаться прямо.
— Что ж, чудеса продолжают случаться. Mensch[12] уцелел, — объявляет он, затем смотрит на Анну. — Вы, наверное, недоумеваете. Но я знавал вашего отца весьма неплохо, — ласково объясняет господин Нусбаум и, обнажив запястье, демонстрирует лагерный номер, — когда мы останавливались в одной гостинице.
Когда господин Нусбаум появляется на Йекерстраат, при виде Пима он начинает насвистывать Бетховена. Пим, с полными слез глазами, встает во весь свой солдатский рост и начинает свистеть в унисон. Так возобновляется их дружба. Оба в слезах, ни один не собирается сдерживать чувств, и Анна, смотря на них, тоже не может удержаться. Боль точно молотом бьет по сердцу, и она уходит в свою комнату. Марго в лагерных лохмотьях пытается утешить, а скорее, допросить сестру. Анна, что случилось? Почему ты плачешь? Но у нее нет ответа для сестры. Анна не сдерживает слез и не может ничего поделать со своим горем: и те, и другое, кажется, обрели над ней полную власть. Она лежит на кровати, свернувшись в клубок, когда в комнату стучится Пим:
— Анна?
— Да, — отзывается она, всхлипывая и глядя на стену у кровати.
— Можно войти?
— Мне нехорошо, — отвечает она, но Пим все равно осторожно приоткрывает дверь.
— Я ненадолго.
Она переворачивается и быстро садится на кровати; глаза ее красны.
— Господин Нусбаум еще здесь?
— Нет. Он уже ушел, — отвечает Пим. — Прости, если наше воссоединение тебя расстроило. Старики бывают сентиментальны.
— Как вы познакомились?
— Как? — Он вздыхает. — В Аушвице. Нас поместили в один барак. Но со стыдом признаюсь: первое, что я сделал при знакомстве, — врезал ему по лицу.
Анна моргает:
— Врезал?
— Верно, по лицу, — кивает отец. — Я уже и не помню сейчас, за что. Какой-то жалкий спор. Но там не владеешь собой.
— Так вы подружились, потому что ты его ударил?
— Нет. Потому что я услышал, как он насвистывает «Лунный свет» Дебюсси. Префальшиво, но с чувством, точно каждая нота — подтверждение того, что он еще жив. Я немедленно понял, что нужно попросить у него прощения. Так что я тоже начал ее насвистывать. После чего, — Пим пожимает плечами, — мы стали близкими товарищами. Говорили о музыке, искусстве, литературе. В Берлине у него было издательство, а потом его украли нацисты. Он мог цитировать по памяти Шиллера, Гейне, Гете — особенно Гете. Это вдохновляло. Работа мысли, вот что это было. В самом конце, когда я уже терял сознание, именно он привел ко мне одного из врачей-заключенных. Так меня определили в барак для выздоравливающих, что, вероятнее всего, и спасло мне жизнь. Так что я ему многим обязан. После освобождения я пытался найти его через Красный Крест, но смог выяснить только то, что его эвакуировали из Аушвица. Честно говоря, я не верил, что он выдержит. Так что, Анна, спасибо тебе за то, что вернула его мне.