— Итак, — с явным любопытством говорит он, направляясь к прилавку разбирать свертки с приобретениями, — далеко ли мы продвинулись?
— Я только что разобрала биографии, — сообщает она ему. — Думаю, вы будете довольны.
Он едва сдерживает улыбку.
— Конечно. Но я спрашиваю о другом. Я спрашиваю, дорогая Франк, как у нас с творчеством?
— Ах, вы об этом! — Она скромно потупилась. — Все в порядке.
Она вынимает книгу из раскрытой картонки. Анна пишет с того самого дня, как ее ручка стала узнавать привычные ей слова. Хотя прежде смысл дневника был в том, что он сохранял память о событиях дня на бумаге и выливался в отчет о жизни, теперь ее записи разбиваются на островки. А они безвольно дрейфуют по странницам, как ныне она сама — по чужому ей Амстердаму, в котором у нее нет ни сестры, ни матери, и с ней лишь отец, раздражающий ее своим бессмысленным крестовым походом, который, как он надеется, отвоюет ему жизнь в настоящем.
— И только-то? — с сомнением говорит Нусбаум. — Значит, все в порядке? Ничего удивительно прекрасного или ужасающе банального?
Анна сжимает книгу руками.
— Не знаю, что вы хотите от меня услышать.
— То, что у вас в мыслях. Что вы задумали. Вы уже начали роман?
— Роман?
— Вы ведь говорили мне, что работаете над романом? Или, во всяком случае, над книгой?
— Нет, — Анна отрицательно кивает головой. — Это не роман. Так себе.
— Ну, не верю. Вы ведь пишете о чем-то.
Анна незаметно вздыхает.
— Вы когда-нибудь сочиняли книгу, господин Нусбаум?
Она пытается сменить тему.
— Я? Да что вы! У меня нет на это таланта. В молодости, конечно, я считал, что предназначен судьбой для создания magnus opus[13]. И только вопрос времени, когда мое имя будет выгравировано рядом с великими — Толстым и Прустом. — Господин Нусбаум иронически фыркает. — Увы, нет! Как оказалось, никто не считает меня Толстым. — Он скромно пожимает плечами. — Во всяком случае, могу признаться, что со временем из меня получился сносный редактор. Я даже зарабатывал этим на жизнь. Так что, Анна, если вам вдруг вздумается показать мне что-нибудь, я с удовольствием на вашу работу взгляну.
Анна явно волнуется.
— Хорошо, я об этом подумаю, — отвечает она и пытается улыбнуться; она стесняется, можно сказать, даже сконфужена, но продолжает разбирать детские книжки, которые господин Нусбаум приобрел на аукционе. — Если у меня действительно получится что-нибудь стоящее. — Она произносит это, и тут же ее лицо проясняется, и она чувствует подъем. — Что я вижу? Да это же Сисси ван Марксфелдт! — Волна радости прокатывается по ней, когда она вынимает из коробки книжку за книжкой. «Начнем заново!», «Конфетти», «Чудачества», «Бури», «Лето нежности»! — Я так любила эти книжки! — восклицает Анна. — Каждую читала раз по пять!
— Так заберите их домой! — предлагает господин Нусбаум.
— Ну что вы! Вы хорошо на них заработаете. Они в отличной сохранности.
— Тем более вы должны их забрать. А заработать… — господин Нусбаум машет рукой. — Это не важно!
— Вы уверены? — Анна сжимает книжку в руках.
— Абсолютно, — говорит господин Нусбаум и попыхивает сигарой. — Будем считать их вашим заработком за сегодняшний день.
— Спасибо. Но они стоят намного дороже.
— Да что вы! Значит, вы считаете, я вам недоплачиваю? — шутит он.
Анна улыбается и не может отвести глаз от книги, которую держит. Потом открывает ее и выхватывает взглядом несколько строк. Как же она радовалась, впервые заполучив это сокровище! Поначалу ей, как и всем подружкам, очень хотелось быть второй Йооп тер Хёйл, бойкой и бесстрашной озорницей, всегда готовой к приключениям. И, только взявшись за дневник, Анна поняла, что на самом деле хотела стать не Йооп — героиней книги, а ее автором, еврейской Сисси ван Марксфелдт.
— Но Марксфелдт — это псевдоним, я не помню ее настоящего имени.
— Беек-де Хаан.
Анна поднимает голову и смотрит на хозяина лавки.
— Разве ты не знаешь, что она была замужем за евреем? Лео Беком?
— Нет, — говорит Анна, держа книжку на коленях. Она вдруг чувствует укол страха. Замужем за евреем? Анна знает, что произошло с евреями в Нидерландах. Неужели же ее девчоночье восхищение подвигами Юп тоже будет омрачено?
— Вообще-то я дружил с ними обоими, — говорит Нусбаум. — В довоенные годы немецкие издательства успешно работали в Нидерландах, и я часто приезжал в Амстердам. Но потом это кончилось. — У него заблестели глаза. — Увы, Лео расстреляли гестаповцы. Он участвовал в сопротивлении. Его, как и многих других, отвезли в дюны и там казнили. — Господин Нусбаум смотрит Анне в лицо. — Извините, Анна! Я вас расстроил.