Сначала я думал, что они боятся Мей, но это не так. Похоже, страх и ужас вызывала не сама Мей, а что-то другое, невидимое…
– Сейчас все в отчаянии, – произнесла Мей.
– В отчаянии?
– После того как в мае умерли Сакураги-сан и ее мать, они уже не могут «наполовину верить». Потом начался июнь, и умерли еще двое. Теперь уже ясно – началось.
…Ненамного понятнее стало.
– Так все-таки… почему? – спросил я, между словами глотая воздух, чтобы подпитать уставшие легкие. – Как это все между собой связано? Почему все сговариваются против одного и ведут себя так, будто его «нет»? Это же бессмысленно.
– Что, ты серьезно так думаешь?
– Ну да.
Летняя форма с короткими рукавами оставляла руки открытыми, и они покрылись «гусиной кожей», никак не желающей уходить. И не только из-за того, что кондиционер слишком уж старался.
– Помнишь ту историю про Мисаки двадцать шесть лет назад? – спросила после паузы Мей, положив левую ладонь на свою повязку, будто пряча ее.
Двадцать шесть лет назад?.. А, значит, это все действительно имеет какое-то отношение к тем событиям.
– Конечно, – я подался вперед, по-прежнему сидя на софе.
Держа руку поверх повязки, Мей стала тихо рассказывать:
– Мисаки, ученик или ученица класса три-три, которого все любили, умер, но все делали вид, что «все равно Мисаки с нами»… А в день выпуска на фото класса появилось изображение Мисаки, которого там просто не могло быть. Если не ошибаюсь, мы на этом остановились.
– Угу.
– Ты до сих пор не знаешь, что было дальше?
– Мне никто не рассказывает.
– Тогда я сейчас расскажу, – и Мей облизала губы розовым языком. – То, что произошло двадцать шесть лет назад, послужило толчком; именно тогда класс три-три стал ближе к «смерти».
– Ближе к смерти?..
Вообще-то в мой первый день в школе Мей тоже нечто подобное сказала, когда мы разговаривали на крыше корпуса С. Я отчетливо помнил ее слова.
«Класс три-три ближе к смерти, чем остальные. Ближе, чем любой другой класс в любой школе. Намного ближе».
– Что это значит?
Я склонил голову набок и потер предплечья.
– В первый раз это случилось двадцать пять лет назад. Класс Мисаки уже выпустился, а случилось уже со следующим классом три-три. И потом это еще случалось, хотя и не каждый год. Примерно раз в два года.
– И что же это?..
– Я буду рассказывать так, как сама понимаю, но должна предупредить сразу: все это я слышала от других. Эта история передавалась из уст в уста в течение многих лет.
В общем, что-то вроде легенды… нет, ситуация не располагала к тому, чтобы так просто отмахнуться. Я деревянно кивнул, не отводя взгляда от губ Мей.
– У учеников свои каналы передачи информации, совершенно не те, что у учителей. Предыдущий класс три-три рассказывает следующему. Так и я узнала бОльшую часть этого всего. Конечно, что-то расползается и по другим классам, но для них это вроде слуха; по сути, это тайна, которую знает только класс три-три и те, кто с ним связаны, и эту тайну категорически запрещено рассказывать другим. Поэтому –
– Да не томи уже, что за «это» такое?
Я продолжал тереть предплечья, не в силах остановиться.
– Некое таинственное событие, которое впервые произошло с классом три-три двадцать пять лет назад, – уронила Мей. Потом сделала паузу, и я затаил дыхание. – Когда это случилось – то есть когда началось, я имею в виду – в том классе три-три каждый месяц, без исключения, умирал как минимум один человек. Иногда сами ученики, иногда их родственники. Умирали от аварий, от болезней, кончали с собой, влипали в какие-то случайные происшествия. Некоторые говорили, что это проклятие.
Проклятие… «Проклятие класса 3-3», да?
– И что это? – снова спросил я. – Что это за «таинственное событие»?
– В общем… – Мей наконец убрала руку от повязки. – В классе появляется лишний ученик. Никто не замечает, когда именно он добавляется. Просто есть один лишний, и никто не может придумать, как его вычислить.
8
– Есть один лишний? – повторил я за ней, ничего не понимая. – Кто-то же должен…
– Еще раз говорю, мы не знаем, кто это, – ответила Мей с тем же бесстрастным выражением лица. – Впервые это случилось двадцать пять лет назад. В апреле 1973 года. Когда начался триместр, вдруг выяснилось, что в классе не хватает одной парты. Они были уверены, что поставили в кабинет ровно столько парт, сколько было учеников в том году. И все равно – когда начались занятия, оказалось, что парт на одну меньше.
– Из-за того, что учеников стало больше?
– Да. Но кто лишний, сказать невозможно. Можно всех по очереди спросить, но никто не говорит, что это он, и никто другой тоже не знает.
– …И все равно, – не в силах въехать в эту историю, я задал самый очевидный вопрос: – Они что, не могут посмотреть в классном журнале или в других школьных документах?
– Это не работает. Где бы они ни смотрели – классный журнал, какие угодно документы, – все сходится. Скорее, никто не может сказать, что документы не сходятся, потому что все так меняется – ну, как будто всюду все подчищено – и ничего уже нельзя доказать. Просто не хватает одной парты.
– Подчищено? То есть кто-то втихаря подправляет документы?
– «Подчищено» – это метафора. Понимаешь, дело не только в документах. Память у всех тоже меняется.
– Ээээ?
– Ты считаешь, что это невозможно, да?
– Ну… да.
– Но, по-видимому, это и происходит.
Мей смотрела очень озадаченно, явно пытаясь придумать, как же это все объяснить.
– В общем, человек такое сделать не может. Это вот такой вот «феномен». По крайней мере так мне объяснил один человек.
– Феномен…
Бррр… я с трудом врубался в ее объяснение.
Подчистка документов? Вмешательство в воспоминания людей? Такие штуки просто…
«Когда человек умирает, всегда проходят похороны».
Не знаю, почему, но вдруг в ушах у меня прозвучал старческий голос дедушки. А следом поднялся густой шум, «дзззззз»… словно пытающийся заслонить этот голос.
«Я не хочу… не хочу больше ходить на похороны».
– Сначала они просто решили, что кто-то обсчитался; достали еще одну парту и стул и выкинули это из головы. Вполне естественно, на мой взгляд. Чтобы учеников вдруг стало на одного больше и никто этого не заметил – такого вообще-то не бывает. Никто и не воспринял это всерьез. Но затем… – правый глаз Мей, не скрытый под повязкой, медленно закрылся, потом снова открылся. – Как я уже сказала, каждый месяц, начиная с апреля, люди, имеющие отношение к классу, стали умирать. И это несомненно.
– Каждый месяц… и так целый год?
– В 1973, кажется, шесть учеников и десять их родственников. Это трудно назвать нормальным.
– Да уж, – с последним утверждением попробуй поспорь. – Если такое правда произошло…
Шестнадцать человек за один год. Я прекрасно понимал, что это число выходит за все рамки разумного.
Мей снова медленно закрыла и открыла правый глаз, затем продолжила:
– На следующий год… было то же самое. Когда начался первый триместр, одной парты не хватило, а потом каждый месяц кто-то умирал… И тогда уже они поняли, что это что-то неординарное. И тогда же некоторые стали говорить, что это проклятие…
Да… «проклятие класса 3-3».
– Если это проклятие, то кто его наслал? – спросил я. Мей ответила все тем же спокойным тоном:
– Это проклятие Мисаки, умершего или умершей двадцать шесть лет назад.
– Но зачем Мисаки накладывать проклятие? – возразил я. – Нельзя ведь сказать, что с ним в классе как-то ужасно обходились или еще что-то? Всем было очень грустно, что такой ученик так внезапно умер… так ведь? И этот Мисаки все равно всех проклял?
– Странно, да? Я тоже так считаю. Но один человек сказал мне, что это не то, что обычно называют проклятием.