Подошел к королю.
- Ваше величество, - поклонился.
- Де Грамон, - голос у него был глубокий, дикция четкая. – Интересно, - он почесал пальцем подбородок, будто задумавшись. – Очень интересно.
Он беззастенчиво разглядывал меня. Не пошло, нет, но очень пристально, как лягушку перед препарацией. Я смотрел в ответ. Карлу на вид было лет тридцать – тридцать пять, высокий рост, крепкая фигура – он, бесспорно, был интересным мужчиной, хоть и совершенно не в моем вкусе.
- Моя дорогая невеста, - Катерина вздрогнула, - питает к вам дружескую привязанность. И мы будем рады, если вы задержитесь у нас, капитан, как минимум до свадьбы.
Я выдавил улыбку.
- Это честь для меня, ваше величество.
- Конечно, - он прищурился. – Свадьба через три недели, - краем глаза я увидел, как вздрогнула принцесса. Когда он успел ее так запугать? – Завтра в королевской опере дают Генделя.
Я кивнул. А что мне оставалось? Я не любил ни оперу, ни Генделя. Но в данном случае это не имело ровным счетом никакого значения.
Он отпустил меня кивком головы. Я поклонился еще раз, повернулся спиной и пошел на выход, затылком чувствуя его взгляд. Так же смотрел на меня мой король в нашу последнюю встречу – расчетливо, холодно. Я чувствовал себя словно на шахматной доске. Короли двигали фигуры, принцессу отдавали в жертву, чтобы спасти короля. Де Лабрюйер очень напоминал ферзя – такой же непредсказуемый. Только кем в этой шахматной партии был я? То мне было не ведомо.
Несмотря на то, что по истечении первого дня миссия моя яснее не стала, я спал сном младенца. А вечером следующего дня мне предстояло быть в опере, в соседней с королем и принцессой ложе. Я не знал, что после этого вечера жизнь моя уже никогда не будет прежней.
========== Глава 6. Театр ==========
Превыше страсти честь и страсть превыше жизни.
(Пьер Корнель/ Сид)
В оперу я собирался тщательно, несмотря на нелюбовь к этому жанру. Будь моя воля, я пошел бы в сорочке и бриджах, но выглядеть среди местных аристократов белой вороной не хотелось. Горничная принесла вычищенный камзол, и я надеялся лишь, что к вечеру, когда мне придется его надеть, чтобы во всем великолепии прибыть в оперу, жара спадет.
Я снова запросил ванну, удивив прислугу чистоплотностью, камердинер побрил меня, помог одеться. В полном облачении я подошел к открытому окну – порыв свежего ветра взметнул тщательно уложенные волосы, я вздохнул полной грудью и улыбнулся, наверное, впервые искренне с тех пор, как узнал, что еду сюда. В конце концов, пока ничего плохого со мной не случилось, а жить, постоянно ожидая от судьбы удара, не хотелось. Я задумался, что буду делать, когда вернусь домой. Слово «если» старался не произносить даже в мыслях. Как там, интересно, моя милая бывшая невеста? Как Этьен? Нашел ли их граф де Брази, простил ли? Не передумал ли мой отец меня женить? Вопросов было множество, и все они касались моей жизни дома. Я мечтал, чтобы отец был надо мной не властен, и здесь и сейчас он не мог мне приказывать, однако жизнь моя легче не стала. Наоборот.
Катерину и ее тетушку в оперу должен был сопровождать сам Карл, мне же выпала незавидная доля развлекать ее болтливых фрейлин, успевших надоесть мне еще за время путешествия.
В назначенное время я стоял в холле дворца. Нас рассадили по экипажам, и мы тронулись в путь вдоль главного проспекта.
Оперный театр столицы выглядел величественно. Посмотреть город как следует возможности у меня еще не было, однако уже увиденное поражало воображение красотой зданий и чистотой улиц. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что город любят и лелеют.
Фрейлины Катерины развлекали меня ни к чему не обязывавшей болтовней, особенно интересуясь моим мнением о черноволосых горожанках. Признаться, горожанки едва ли не последнее, о чем я думал, но, как истинный аристократ, со всем пылом заверил дам, что никакие местные прелестницы не смогут сравниться с ними по красоте и изяществу.
Мы расположились в соседней с королевской ложе. Дамы достали веера, и я постарался сесть так, чтобы они обдували и меня. Заиграли увертюру, зал затих. Мне очень скоро стало скучно, но поскольку вертеться, вставать, а уж тем более ходить, было попросту невежливо, я, приложив к лицу маленький театральный бинокль, разглядывал убранство театра. Сначала партер, потом бельэтаж, балкон, ложи. Позолота в свете свечей сверкала и переливалась.
Разглядывая зрителей, оценивая открытые плечи дам, сюртуки их кавалеров, я провел почти весь первый акт. Опера шла фоном, не мешая, но и не привлекая моего внимания.
А потом я взглянул на королевскую ложу и увидел его, мужчину, которого еще совсем недавно там не было. Он смотрел на меня неотрывно. И, видимо, давно. Так, словно из его легких выкачали весь воздух, и его воздух – я. И как только он перестанет на меня смотреть – умрет. Мне стало неловко. Я поерзал, отвернулся, попытался сосредоточиться на происходящем на сцене – без толку. Почему этот человек так на меня смотрит? Кто он? Что ему от меня нужно? Я зажмурился, вздохнул три раза и отругал себя за впечатлительность. Ну, смотрит и смотрит, мало ли почему. Однако не думать о нем не получалось.
То, что его место рядом с королем, говорило о высоком положении. Очень высоком. Мундир же выдавал в нем военного. Я попытался незаметно скосить взгляд на королевскую ложу – он так и смотрел на меня, тоже совершенно не следя за оперой. Я начал злиться. На него за наглость, на себя за робость, на всю абсурдность ситуации. Вздохнул опять и, чуть прищурившись, посмотрел на него сам – храбро, настойчиво.
Наши взгляды встретились. В полутьме зала его глаза казались дьявольскими – черные, с плясавшим в них отражением непотушенных свечей. Он будто даже не моргал. Я смотрел, не в силах отвести взгляд, как заколдованный. Он околдовал меня, обещая что-то такое, чего я еще не знал.
Я испугался. Никогда на меня не смотрели так, никогда я не чувствовал себя столь странно – как жертва и как победитель в то же время. Закончился первый акт, раздались аплодисменты, занавес стал опускаться. Я моргнул, гоня наваждение, подскочил со стула и со всей скоростью, на какую только был способен, побежал к выходу.
Я бежал, не чуя ног. Из ложи, по лестнице на первый этаж, к выходу, прочь из театра. Щеки мои горели, глаза слезились. Швейцар открыл дверь, я выскочил на свежий воздух, прислонился спиной к двери, отдышался, расстегивая пуговицы на камзоле. К черту! Стянул камзол, свернул и перекинул через руку. Мысль о том, чтобы вернуться в зал, даже не возникла. Я побрел по улице, куда глаза глядят. Шатаясь, как пьяный.
И бродил почти до утра. Я чувствовал, что разгадка близко, очень близко, но никак не мог ее поймать. Казалось, что вот-вот мозаика сложится, и я все пойму. Но нет, не складывалась.
Я вернулся во дворец ранним утром, замерзший и усталый, ночь выдалась на удивление холодной, обошел его по периметру в поисках бокового входа, был пойман охраной, долго объяснял, кто я и откуда. Но в итоге был накормлен в кухне и провожен в спальню.
Когда в открытое окно засветило яркое солнце, вчерашний инцидент стал казаться не более чем фантомом. При свете дня у меня уже не получалось вызвать в памяти тот взгляд. Лица я, кажется, не запомнил вовсе.
Меня нельзя назвать слишком чувствительным. Значит, было там, в ложе, что-то такое, что заставило меня бросить принцессу, навязанных мне фрейлин, сбежать, не попрощавшись. Но тогда я не мог иначе. Понимал, что если задержусь еще хоть на минуту, сойду с ума, задохнусь, перестану существовать. Глупость, конечно, никогда со мной такого не было.