Я опустил голову.
— Имейте в виду, — бросив на прилавок целую стопку книжек, предупредила она. — «Синяя граница» — это не про шпионов. Это стихи!
— Знаю, — вздохнул. — Я их сам написал.
Боже, что тут началось! Девушка-продавщица запунцовела еще ярче, чем переходящий вымпел над входом к заведующему. Она просто вспыхнула. Мне даже послышалось, как потрескивают ее сухие, цвета подсолнуха волосы.
— Очень приятно, — тихо-тихо сказала она и облизала кончиком нежно-розового язычка припухшие губы.
— Нет, в самом деле? — услышал я за спиной низкий взволнованный голос.
«Вот оно! — замирая, подумал я. — Вернее, не оно, а Она». Я еще не видел ее, обладательницу мягкого, грудного, с этакой голубиной ворковинкой голоса, но уже представил. За моим плечом, как только она произнесла: «Нет, в самом деле?» — незримо выросло облачко тонких дорогих духов. «Дыша духами и туманами…»— немедленно возникла понятная ассоциация, и я уже знал, что сейчас обернусь и…
Нет… Она не совсем походила на блоковскую незнакомку. И дело не в упругих шелках. Какие к черту шелка, если на дворе минус десять! Естественно, она была в шубке. Перлоновой. Не знаю, сколько лет было блоковской незнакомке («девичий стан…»), — немного, наверное. Моя незнакомка, пожалуй, перевалила за тридцатипятилетие, может быть, даже… Но все равно она была хороша! Белое, четких линий лицо, ресницы черные и длинные и под ними зеленоватые огоньки — то вспыхивающие, то угасающие, то снова вспыхивающие…
— Это вы лично написали? — снова спросила моя незнакомка, восстановив растаявшее было облачко «духов и туманов».
— Лично. — Я почувствовал, что начинаю краснеть, и растерянно взглянул на продавщицу. Та, встретившись с моим взглядом, снова заполыхала, потрескивая корешками соломенных волос. Я поспешно отвел глаза. Незнакомка не вспыхивала, но дышала взволнованно.
— Это очаровательно! — проворковала она. — Встреча с поэтом! Расскажу Марии Федоровне — она с ума сойдет. Вот что, девушка! — Перлоновая незнакомка повернулась к продавщице: — Я сейчас же плачу. Заверните мне… Шесть! Нет! Пока не заворачивайте. Пусть товарищ поэт надпишет! — Поворот ко мне: — Я вам подскажу, какую кому.
— Восемнадцать рублей, — сообщила продавщица.
— Господи! Речь идет о поэзии! Вы отберите посвежее, а я побежала в кассу. — Незнакомка обдала меня ласковым взглядом и грациозно двинулась в сторону кассы.
Я впервые свободно вздохнул.
— Да! — закричала она через весь магазин уже от кассы. — Я возьму семь! Марии Федоровне нос утереть.
Девушка молча кивнула и откинула на маленьких школьных счетах еще три круглячка.
Публика окружала меня плотным любопытным кольцом.
Тонколицый юноша в пальто, перешитом из армейской шинели, молча протянул продавщице чек, а мне книжку.
Я благодарно кивнул.
— Как вас зовут?
— Толя. Анатолий Тимчук.
Это был первый в моей жизни автограф. Я писал его взволнованно, добросовестно — длинно. «Анатолию Тимчуку, с добрыми пожеланиями…»
— Это прекрасно, когда молодежь тянется к поэзии, — пропела над моим ухом она. — Лучше стихи, чем… Вы согласны, товарищ поэт?
— Согласен. — Я протянул книжку Анатолию Тимчуку, пожал его тонкую прохладную ладошку.
— Разрешите, теперь моя очередь. — Перлоновое плечо заслонило от меня обладателя первого автографа.
Незнакомку звали… Впрочем, какая она будет Незнакомка, если я скажу, как ее звали?
Я подписал почти под ее диктовку семь экземпляров «Синей границы». Ей лично — с пожеланием «солнечного счастья и любви»; ее мужу — с уважением и намеком, что «счастье не только в преферансе»; ее дочери Ирине — «с пожеланием успеха в учебе и победой на вступительных экзаменах в консерваторию»; ее сыну Валерику — «с товарищеским приветом и уверенностью в переходе в девятый класс без переэкзаменовки». Тут Незнакомка попыталась еще вставить тезис о вреде курения до совершеннолетия, но я «забрыкался», пробурчав что-то о невозможности столь утилитарного заземления поэзии.
— А Маяковский? — немедленно парировала она. — «Нигде, кроме как в «Моссельпроме»? Ну ладно! Не хотите, не надо! В конце концов курение — не самое страшное в наше время. Лучше уж папиросы, чем… Вы согласны?
— Согласен. — Я поспешно раскрыл на титуле пятую «Синюю границу». Она предназначалась живущей в Риге приятельнице Незнакомки. Надпись должна была содержать некий «тонюсенький», как просила Незнакомка, намек на близость и радость моего с ней знакомства.
— Кстати, вы женаты?
— Женат.
— Поторопились. Счастливы? Ну, ладно, ладно, не смотрите таким букой. Талант должен быть добрым, как сказал… Я понимаю, это не место для интимной беседы, но вы запишите мой телефон. У нас чудесная квартира. В центре. Можете заглянуть с друзьями. Пусть будет что-то вроде «Зеленой лампы». У меня, правда, торшер с гранатовым абажуром, но это, может быть, и хорошо. Самобытней, не правда ли?
Еще я надписал книгу для Аркадия Аркадьевича, живущего в Москве.
— У них в доме кое-кто бывает. — Незнакомка прикрыла глаза. Взгляд ее сквозь упавшие черным частоколом ресницы приобрел интригующую таинственность. — Представляете? Кое-кто входит, а у Аркадия Аркадьевича на крышке бара (у него чудесный домашний бар, чешский), на полированной крышке как бы нечаянно забытая ваша книга. А? Представляете? Трудно сказать, чем это может кончиться.
— Послушайте! Э-э… Может, не будем посылать Аркадию Аркадьевичу? Вдруг да… неважно кончится?
Незнакомка махнула рукой.
— Ради бога! Плохо вы знаете Аркадия Аркадьевича!
— Я его совсем не знаю!
— В том-то и дело! А… — тут она качнулась и, совсем смежив глаза, шепнула мне на ухо имя довольно известного поэта, — знаете?
Я кивнул.
— Так его Аркадий Аркадьевич вытащил.
— Откуда? — испугался я.
Она снова отмахнулась от меня рукой в черной кружевной перчатке.
— Вы как маленький, ей-богу! Пишите! Максимум теплоты, и вы еще услышите о себе.
Я начал мучительно придумывать автограф таинственному Аркадию Аркадьевичу. Что же ему пожелать?
— Кем он хоть работает? — спросил я, зайдя в творческий тупик.
— Н-не надо! — Незнакомка таинственно приподняла ажурный палец. — На этом не акцентируйте. Просто… пожелайте ему… успеха. Нет! Успеха у него хватает. Счастья?.. Нет! Жена это может превратно истолковать… Здоровья? Тоже не надо! Здоровье у него не ахти, но он, как всякий настоящий мужчина, бодрится… О! Пожелайте ему новых высот! Отличная мысль!
— Высот?.. Он альпинист?
— Гм… В некотором роде. Тут есть подтекст, улавливаете?
Я снова кивнул и закончил автограф Аркадию Аркадьевичу метафоричной строкой о высотах.
— Так! — Незнакомка, внимательно проследив за моей авторучкой, удовлетворенно кивнула и кинула шестую книжку в никелированный зев черной сумки. — Так… Теперь осталась Мария Федоровна. — Глаза Незнакомки обрели недобрый блеск. — Тут нам с вами о-очень подумать надо. О-очень!
— Гражданочка! Имейте совесть! — загудел за спиной дамы вислоусый дядька в реглане и полинявшей морской фуражке со старым крабом. — Другие, может, тоже…
Тут я оглянулся и к своему радостному ужасу обнаружил, что почти у всех окруживших меня плотным кольцом покупателей синели в руках мои книжки.
— При чем тут совесть? — чуть откинув голову назад, спросила Незнакомка. — Пять минут назад человек никому не был нужен! Я первая открыла товарища поэта. Впрочем… Мне все равно надо подумать насчет Марии Федоровны. Я уступаю свою очередь. Пока… Вы тоже думайте, — дала она мне задание и, ледокольно расколов кольцо окружающих левым плечом, вышла из круга на оперативный простор магазина.
— Пышить! — Вислоусый дядька прижал к прилавку раскрытую на титуле книжку. — Пышить так!.. Экипажу парохода «Мангышлак». Три фута под киль! Подойдет?
— Подойдет! — Я с радостью написал предложенный автограф. Дядька, перечитывая его, немного посопел, молча кивнул, стал пробиваться к выходу.