Эллен дала себе слово помочь ему в этом. Насколько это возможно, она будет делить с ним его переживания, страдать вместе с ним, она поможет ему сбросить старую кожу. Она постарается согреть его своей любовью, придать особую прелесть минутам их физической близости, которая приносила им глубокое взаимное удовлетворение. Она отдаст ему всю свою преданность, все свое понимание, чтобы возместить все, что он потерял в этой незнакомой, чужой стране, которую Эллен тоже любила, хотя никогда и не видела.
Позднее, в конце месяца, Бен с иронией и горечью прочел сообщение газеты «Нью-Йорк тайме».
— Послушай-ка, — сказал он жене, презрительно кривя губы: — «Новый папа обратился с посланием к католической церкви Испании. В прошлое воскресенье оно было оглашено с амвона всех церквей», — Бен сплюнул в камин и продолжал: — «С величайшей радостью мы обращаемся к вам, дорогие сыны католической Испании, и выражаем наши пастырские поздравления по поводу дарованных богом мира и победы, которые увенчали ваш героизм, веру и милосердие, испытанные в столь великих страданиях».
— Как тебе нравится? — воскликнул он.
Эллен лишь покачала головой. А в памяти Бена всплыла известная фотография Франко, Мола и князей церкви, расположившихся на ступенях кафедрального собора: жирные, продажные физиономии, тучные фигуры, руки, поднятые в фашистском салюте…
Он припомнил интервью Франко в июле 1936 года, когда, казалось, сопротивление жителей нескольких крупных городов приведет к ликвидации мятежа. Франко спросили:
— Сколько времени еще будет продолжаться эта бойня?
Диктатор ответил:
— Компромисс и перемирие исключены. Я по-прежнему буду готовить наступление на Мадрид и захвачу столицу. Любой ценой я спасу Испанию от марксизма.
— Значит, вам придется расстрелять половину населения Испании?
Франко ответил:
— Повторяю: любой ценой.
И вот теперь резня началась. А новый папа, как и старый…
— Нет, ты только послушай, — снова взволнованно заговорил Бен. — «Мы посылаем вам, наши дорогие сыны католической Испании, главе государства и его прославленному правительству, ревностному епископату, самоотверженному духовенству, героям-бойцам и всем верующим наше апостольское благословение».
Наше апостольское благословение! Самоотверженное духовенство! Наместник бога на земле! Испания погибла, а за полторы недели до этого была оккупирована Чехословакия, гнусно преданная Англией и Францией. Кто же теперь на очереди? Впрочем, это не трудно угадать.
В свое время в Мэдисон-сквер гарден Лэнг заявил:
«Попомните мои слова: мир идет к величайшей катастрофе. И то, что мы видели в Испании, повторится во всех столицах так называемого демократического мира».
— Мне кажется, — чуть улыбнулась Эллен, — что ты враждебно относишься к католикам.
— Да, верно! — страстно воскликнул Бен.
— Но ты не прав, Бен, и ты это знаешь.
— Я противник не только католицизма, но и вообще всякой церкви.
— А ты не обманываешь самого себя? Не забывай, большинство испанцев тоже католики.
— Конечно, и в течение столетий жгут церкви. Почему?
— Ты знаешь.
— И в Италии, и в Ирландии, и в Мексике…
— Дело совсем не в этом, — прервала Эллен. — Дело в том, что ненависть к церкви может привести тебя к тому, что ты возненавидишь людей.
Бен некоторое время размышлял над словами жены. Его нетерпимость к тем, кто еще верил в бога, легко могла завести его в тупик. Черт возьми, как плохо он разбирается в истории, если не может понять, почему в религии еще нуждается так много людей, в том числе и его мать: она так расстроена, что он и Эллен не обвенчались у раввина.
— Я думаю над этим, querida[112]. А знаешь, Эллен, я забыл написать о нас Лэнгу. Ты должна познакомиться с ним.
Сейчас Бен испытывал некоторую радость при мысли о том, что Лэнг вступил в партию. Он даже упрекал себя за чванливость, заставлявшую его сомневаться в праве Лэнга называть себя коммунистом. В конце концов, партия была организацией живых людей, со всеми присущими им недостатками, слабостями (взять хотя бы его собственные!), колебаниями, недоразумениями и противоречиями, а не сонмищем беспорочных ангелов.