— Более подходящего момента и быть не может, — раздраженно ответил Лэнг.
— Неверно, милый друг, неверно! Ты и не узнаешь, когда именно оно наступит. Смерть, — он внезапно заговорил похоронным голосом, — смерть не считается со временем. Салют! Король Лир что-то заявил на сей счет, но что именно — не помню.
И Клем опрокинул в рот стакан виски, словно это была простая вода.
— Смерть меня не интересует, — отозвался Лэнг. — Я достаточно насмотрелся на нее за день. Я интересуюсь только жизнью… сегодня, — добавил он тем же тоном, каким произнес это слово Иллимен, но не вкладывая в него особого смысла.
— А тебе следовало бы интересоваться и смертью, — настаивал Иллимен. «Ей-богу, мне все нипочем: смерти не миновать. Никогда в жизни я не был трусом. Суждено умереть — ладно, не суждено — еще лучше… А уж тот, кто помрет в этом году, застрахован от смерти на будущий». Это-то я помню! «Генрих IV», часть вторая.
— Убирайся к черту! — крикнул Лэнг.
Не обращая на него внимания, Иллимен продолжал:
— Как ad nauseam[66] повторяет журнал «Тайм»: «Сегодня — и это ждет каждого живущего — смерть отняла у нас…»
— Клем, — перебил Лэнг, — ты хороший парень, и вообще я люблю тебя. Не сегодня я тебя не люблю.
— Я знаю.
— Ничего ты не знаешь. Сегодня это правда.
— Я тебя тоже люблю и считаю тебя мужчиной. Услышать это от меня — значит получить комплимент. И тебе это известно.
— Да, известно.
— Вот это мужчина.
— Спасибо, Клем. Спасибо от моего отца, спасибо от моей матери, спасибо от моего дедушки.
— Тогда будь мужчиной, — заявил Клем, впиваясь в плечи Лэнга своими сильными пальцами.
— Попытаюсь.
— Старайся изо всех сил, Зэв. Я не сомневаюсь, что ты можешь сделать это. Повторяй за мной: я плюю на смерть.
— Ну хорошо, хорошо, — проговорил нетерпеливо Лэнг. — Что дальше?
— Долорес погибла.
Лэнг молча смотрел на Клема. Несомненно, он был серьезен и вовсе не казался пьяным.
— Она погибла во время бомбежки, — пояснил Иллимен. — Сегодня днем.
12. 27 ноября 1947 года
— Это действительно было последней каплей, — продолжал Лэнг, как-то по-новому с необычным интересом рассматривая ветвистую щель в штукатурке на потолке приемной Мортона. Ему показалось, что с того времени, когда он видел ее в последний раз два дня назад, она увеличилась и стала похожей на паутину. — Вот тогда-то мне действительно нужен был знахарь, вроде тебя. А не сейчас. — Добавив последние слова, он взглянул на Эверетта, чтобы проверить, как тот отнесется к ним. Но врач промолчал. «Может, этот парень не так уж плох», — подумал Лэнг и снова заговорил:
— Клем пробыл со мной тогда всю ночь… Сколько мы с ним выпили, не знаю. Больше того, я не помню, что со мной происходило в течение всего следующего месяца. Мне об этом рассказали позднее.
— Кто?
— Клем, Энн, разные люди.
— Твоя жена…
— Через месяц, если не ошибаюсь, Клем вызвал ее. А я не выходил из своей комнаты в гостинице «Мажестик» целые две недели. Беспробудно пил и только изредка — раза два в неделю — заказывал себе в номер чего-нибудь поесть.
Затем в бессознательном состоянии меня увезли из гостиницы, и только в Матаро, в госпитале интернациональных бригад, я пришел в себя.
Как рассказывает Клем, я бежал из госпиталя. Меня нашли в Баррио Чино и поместили в другой госпиталь — в Лас-Шганас, но я сбежал и оттуда. Именно тогда Клем и телеграфировал Энн. Она достала место на «Иль де Франс» и приехала. Ее приезда я не помню. Как бы то ни было, она приехала. Мое состояние вызывало всякие кривотолки, и поэтому было решено эвакуировать меня из Испании. На правительственном самолете меня отправили во Францию. Две недели я провел в больнице в Тулузе, а затем был перевезен в Париж, в американскую больницу.
— Сколько времени ты провел в госпиталях и больницах? — спросил Мортон.
— Не имею представления. Возможно, Энн знает. Меня это не интересует.
— Напрасно, — с ученым видом сказал врач, но Лэнг пропустил его замечание мимо ушей.
— Значительно больше меня интересуют два других обстоятельства, — продолжал Лэнг. — Во-первых, сколько должна была пережить Энн, видя, как я безумствую или лежу без движения под действием паральдегида…
Лэнг умолк и долго не произносил ни слова, пытаясь что-то припомнить. Ему очень хотелось вина, но он не решался попросить.
— А второе обстоятельство? — поинтересовался Мортон.