Представитель профсоюза объяснил, что отплытие ветеранов задерживается из-за забастовки моряков. Это американцы уже знали. Затем он сообщил, что французское правительство не хочет оставлять их во Франции; примерно через неделю их отправят в Шербур и посадят на пароход «Париж», если le salaud[76] Даладье найдет штрейкбрехеров для работы официантами судовой столовой. Что касается команды парохода, то она будет сформирована из военных моряков.
— В таком случае мы не поедем, — заявил Буш.
— Мы знаем, — улыбнулся представитель профсоюза. — Знаем, что вы не согласитесь плыть на штрейкбрехерском пароходе. И все же вам придется: вас отправят силой. Вот почему я уполномочен сообщить, что профсоюз не будет чинить препятствий, если вы отправитесь на этом пароходе. Мы не хотим, чтобы у вас возникли какие-нибудь недоразумения с нашим правительством, которые задержат ваше возвращение на родину после того, как вы так хорошо послужили делу демократии в Испании.
Он поднял в знак приветствия руку со сжатым кулаком, и бурные возгласы потрясли стены столовой. Одни кричали «Salud!», другие «Vive la France et les pommes de terres brites!»[77]. Двое волонтеров, которым удалось нелегально пронести бутылку вина, запели «Марсельезу», но в конце концов Бушу удалось навести порядок.
Джо Коминский заявил, что было бы неплохо организовать сбор пожертвований в забастовочный фонд, и из разных концов столовой тотчас же полетели банкноты, свернутые шариками. Представитель профсоюза покраснел, как девушка. Из задних рядов кто-то крикнул: «Любой, кто даст на чай официантам-штрейкбрехерам, полетит за борт!» Два подвыпивших добровольца снова запели «Марсельезу», и на этот раз к ним присоединились остальные. Члены профсоюзной делегации принялись обнимать всех подряд, целуя в щеки, поднимали руки в приветствие Народного фронта и кричали: «Да здравствует батальон имени Линкольна! Да здравствуют герои интернациональной бригады! Да здравствуют американцы!»
— Здорово! — заметил Пеллегрини. — Посмотрим, как нас будут обслуживать официанты на этом корыте, когда узнают, что мы здесь решили!
— Чепуха! — ответил Коминский. — Мы расскажем им, почему не давали чаевых, только после того, как прибудем в Нью-Йорк.
Пища за ужином оказалась значительно лучше. Появился врач, он перевязал раненых, отказавшись при этом от платы. Койки застелили простынями. Однако помыться никто из ветеранов не смог, так как в лагере не было ни душевых, ни ванных.
В тот же вечер, часов в одиннадцать, когда Бен уже засыпал, в бараке появился Фрэнсис Лэнг в сопровождении охранника и жандарма. Они притащили два ящика виски, несколько коробок американских сигарет, печенье, бутерброды, шоколад и даже жевательную резинку. Через несколько минут все ветераны были на ногах. Началась выпивка.
Лэнг опьянел раньше всех и пустился в разглагольствования. Его возмущало, что ветеранов поместили в этот лагерь. Он показывал всем копию телеграммы, которую в тот день отправил из Парижа. В телеграмме говорилось:
«РУЗВЕЛЬТУ, БЕЛЫЙ ДОМ, ВАШИНГТОН, США. ФРАНЦУЗСКОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО ЗАДЕРЖИВАЕТ В КОНЦЛАГЕРЕ В ГАВРЕ СТО ПЯТЬДЕСЯТ ВЕТЕРАНОВ ИСПАНСКОЙ ВОЙНЫ. ЭТИ ЛЮДИ — ПОДЛИННЫЕ ГЕРОИ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ВЕЛИКИХ АМЕРИКАНСКИХ ТРАДИЦИЙ БОРЬБЫ ЗА СВОБОДУ. ВСЕ ЧЕСТНЫЕ ФРАНЦУЗЫ ВОЗМУЩЕНЫ СТОЛЬ ПОЗОРНЫМ ОТНОШЕНИЕМ К АМЕРИКАНЦАМ, ОТЛИЧИВШИМСЯ В БОРЬБЕ ПРОТИВ ФАШИЗМА. ПРОШУ СРОЧНО ЗАЯВИТЬ ПРОТЕСТ ЧЕРЕЗ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ДЕПАРТАМЕНТ И УСКОРИТЬ ВОЗВРАЩЕНИЕ НА РОДИНУ ЭТИХ ЛЮДЕЙ, С ЧЕСТЬЮ ПРОДОЛЖАЮЩИХ НАШИ ДЕМОКРАТИЧЕСКИЕ ТРАДИЦИИ. ФРЭНСИС К. ЛЭНГ».
— Недурно, недурно, — говорили ветераны. — Как, по-вашему, это поможет?
— Quien sabe?[78] — ответил Лэнг. — Франция — суверенная нация, а Даладье — le salaud.
— Espèce de morpion méchanique,[79] — заметил Бен Блау на таком французском языке, что Лэнг расхохотался. Кто-то спросил, что означают слова Блау, и Лэнг объяснил, что это величайшее оскорбление для любого француза, если не считать плевка в физиономию.
— Где ты изучал французский язык? — спросил Коминский.
— Дорогой мой, — ответил Бен, посмеиваясь и стараясь говорить с оксфордским акцентом. — Я так же хорошо говорю по-итальянски, по-еврейски, по-немецки и немного по-швейцарски.
— Ты совсем заврался! — воскликнул Пеллегрини. — Швейцарцы говорят либо по-немецки, либо по-французски, либо по-итальянски.
— Друг мой, не выставляйте напоказ свое невежество, — тем же тоном отозвался Бен.