Эпиникии Пиндара написаны сложными, сменяющимися размерами и разделены на строфы и антистрофы, что сближает их с хорами трагедий. Пышное, хотя и искусственное словотворчество, богатая, роскошная образность, наконец, вообще то особое превосходство, какое бывает лишь у высокоодаренных и законченных мастеров своего дела, законно ставят Пиндара на вершину греческой лирики V столетия.
В этом столетии завершилось разобщение лирики с музыкой, лира и флейта перестали быть непременными участницами исполнения стихов. Этот процесс был постепенным и неравномерным: уже в VII столетии поэты стали свои стихи записывать, тогда же начали появляться в стихах обращения к «читателю».
Распространенным жанром древнейшей лирики были и «ямбы». Название определяется размером стиха, который впоследствии, в своем тоническом варианте, стал излюбленным метром русской поэзии. Этот размер с его энергической поступью был приспособлен к выражению не столько пылких и нежных переживаний, сколько таких эмоций, где давался выход трезвой или ожесточенной, нередко едкой и насмешливой мысли.
Отцом ямбической лирики считается Архилох, он же был, по-видимому, и изобретателем ямба как метра. Годы его деятельности приходятся на то время, когда Сафо и Алкей еще не родились, то есть на вторую половину VIII и первую половину VII века. Архилох был как раз из тех новоселов Архипелага, чье вторжение изменило культурный облик Греции. Его жизнь, поскольку можно проследить ее по сохранившимся стихотворениям и фрагментам, — это военные налеты, это подвиги, но и грубые выходки наемного воина-моряка, это трудная, полная опасностей повседневность. Обозначается и характер зачинателя ямбической лирики: Архилох был человек дикий, страстный, вояка и драчун, мстительный и жестокий, мастер выпить, охотник до случайных женщин. Судьба у него была не только беспокойная, но и несчастливая. В личной жизни его произошла драма: он полюбил девушку из богатой семьи. Ее отец сперва обещал Архилоху выдать за него дочь, но потом передумал. Если бы он мог предвидеть, какой грязью обольет оскорбленный жених и его самого, и его неповинную дочку, он, вероятно, предпочел бы все же отдать ее домогателю. Рассвирепевший поэт не погнушался, видимо, и прямой клеветою. Позднейшие времена романтизировали происшедшую семейную распрю: создалась легенда, будто скомпрометированная ямбами Архилоха девушка покончила с собой, и даже не одна, а будто бы вместе с сестрою.
Архилох отразил в своей поэзии то, чему научила его жизнь, — твердость духа перед лицом опасности, спокойное признание силы обстоятельств. Архилох не был избалован жизнью, и его стихи чужды ее очарований. Язык его стихов груб, порою непристоен. Все это весьма далеко от мелики героического и нежного Лесбоса. Никакой лиры не можем мы представить себе в руках Архилоха, только резкую фригийскую дудку. Но так и видишь, как он своей мускулистой ногой притоптывает на каждом «сильном» слоге ямба, — обычный прием при исполнении ямбических стихов.
В стихах Архилоха — энергия молодых народных сил, так и рвущихся в бой. Искренность его предельна. Архилох — это примитивный, первичный двигатель культуры. Кроме того, он не только создатель ямба. Иногда поэт сменяет его, в пределах одного и того же стихотворения, на другие метры. Это заставляет предполагать, что он обладал даром импровизации, что перемена метра или даже выдумка нового стихотворного ритма была для него делом мгновения. В сохранившемся наследии Архилоха чистых ямбов не так много.
Архилох не чужд и «элегического дистиха», то есть сочетания одной строки гекзаметра с одной строкой стиха, который обычно неправильно называют «пентаметром». Об этой форме дает нам понятие двустишие Пушкина:
Стихи, писанные такой формой, назывались в античности «элегиями». Тогда термин «элегия» не означал непременно стихотворения с печальным содержанием. Правда, и в Греции элегии не полагалось, как застольной песне, славить чувственные радости бытия, но раздумья, обычно присущие элегии, еще не определили ее как жанр. В эллинистическое время любовная тема широко зазвучала в элегической лирике. Пусть во времена аттической гегемонии, в классическом V веке, элегия была еще второстепенным жанром, — вскоре она стала господствующим. Длинный ряд поэтов прославил этот род поэзии в эллинистическое время. Элегию полюбили в Риме. А потом, в эпоху Возрождения, — на искусственной латыни — элегия получила свое второе рождение. Немало элегий создано и европейскими поэтами нового времени.
Элегия обычно имела спокойное течение, она приспособлена была к выражению серьезных мыслей, морализированию, рассуждению; ею удобно было пользоваться и для приветственных выступлений. Простой язык элегий ничего общего не имеет с пышностью Пиндаровых эпиникий и предваряет будущие достоинства ораторского стиля. В отличие от мелики, слагавшейся на различных диалектах, элегия писалась неизменно на ионийском. Исполнялись элегии еще в VI столетии под аккомпанемент флейты. Для этого приглашался специальный флейтист или флейтистка, иногда же сам поэт играл в перерывах декламации.
Среди древнегреческих элегиков читатель встретит знакомые ему имена. Таков Тиртей, ставший символом поэзии, воодушевляющей воинов на битву.
эти строки могли бы служить эпиграфом ко всему творчеству Тиртея. Предание говорит, что Тиртей, хромой школьный учитель, был прислан спартанцам в насмешку, когда они, повинуясь оракулу, попросили своих союзников-афинян дать им полководца. Но оракул не ошибся: Тиртей своими стихами сумел воодушевить спартанских воинов и обеспечил Спарте победу.
Писал элегии и Солон, известный законодатель Афин, одна из обаятельных фигур эллинской древности. На элегиях Солона в известной мере отразилась его деятельность. В его стихах видна глубокая вера в «благозаконие». Он сурово обличает пороки, но не в плане сатиры, а лишь морального увещания. В заслугу себе Солон ставит то, что никогда не стремился к тирании, не шел путем насилия, не поощрял дурных людей, — из-за этого он нажил себе врагов. Стихи Солона «Моей свидетельницей пред судом времен…», подводящие итог его государственной деятельности, исполнены величия. Мы не можем не сокрушаться, что из его поэмы о Саламине, содержавшей сто стихов, время сохранило всего восемь. Политическая пламенность этих восьми строк заставляем еще горше сожалеть об утрате остальных.
По имени не так широко известен, но поэтически значителен элегик VI века Феогнид. Это один из немногих относительно пощаженных временем: из созданного им уцелело около ста пятидесяти более или менее цельных стихотворений (не все, однако, в этом наследии достоверно). Феогнид — поэт-скептик, он мучается неразрешенными вопросами бытия, он в недоумении своем дерзко обращается к самому Зевсу. Он недоволен миром, он сердится. Его стихи, обращенные к юноше Кирну, — наставления, исходящие из глубокого, почти родительского чувства. Политическая пристрастность придает стихам Феогнида особую напряженность. Едва ли многие соотечественники могли сочувствовать его даровитым, но в высшей степени антидемократическим элегиям. Некоторые стихи, приписываемые Феогииду, повторяют стихи Солона, — это доказывает, что и древние, составляя поэтические сборники, не могли порою разобраться в наследии своих давних поэтов.