Европейская цивилизация, убаюкивая себя зраком бесконечного равномерно–поступательного движения, вступила (уже при Соловьеве) в полосу мучительного кризиса, из которого ей суждено или выйти совершенно обновленной, неузнаваемой, или погибнуть.
Соловьев проглядел рост империализма, готовившего мировую войну; особенно империализм духа, отрицающего ценность любви к человеку. Бисмарк и Маркс, Ницше и Вагнер, Плеханов и Ленин были просто не замечены им. Он жил в гуманном обществе Конта и Милля, Спенсера и Гладстона[249].
Соловьев проглядел «декадентство» и символизм, хотя и был одним из основателей последнего, проглядел смерть натурализма и рождение совершенно нового эстетического восприятия мира.
Соловьев умер, не увидев кризиса, поразившего не только материалистическую, но и идеалистическую философию, открывающего возможность новой религиозной метафизики, конкретнореалистической, а следовательно, христианской. Соловьев проглядел возрождение католической церкви, отчасти связанное с возрождением новой художественной души (Верлен, Бодлер, Уайльд и Гюисманс)[250] и предвещавшее, в родственном кризисе русского духа, возрождение православия.
Все это говорим не в укор ему, а в укор тем из наших современников, которых ничему не научил опыт целого поколения.
Чему учит этот опыт?
Во–первых, тому, что дело вселенского, а не катакомбного только строительства церкви не безнадежно. Европейская культура в своих духовных вершинах опять готова, как спелый плод, упасть к ногам Христа. Мир, по–видимому, вступает в новую эру христианской культуры. Снова церковь призвана выйти из подземелий (или семинарий) на улицы города, в аудитории университетов и во дворцы парламентов. Готовы ли мы к тому?
Во–вторых. Противник, «антихрист», который еще силен, перестал носить маску гуманизма, т. е. человеческого добра. Враждебная христианству цивилизация в самых разнообразных проявлениях своих становится антигуманистической, бесчеловечной. Бесчеловечна техника, давно отказавшаяся служить комфорту ради идеи самодовлеющей производительности, пожирающей производителя. Бесчеловечно искусство, изгнавшее человека из своего созерцания и упоенное творчеством чистых, абстрактных форм. Бесчеловечно государство, вскрывшее свой звериный лик в мировой войне и теперь топчущее святыни личной свободы и права в половине европейских стран. Бесчеловечны (принципиально, т. е. антигуманистичны) одинаково и коммунизм, и фашизм, рассматривающие личность как атом, завороженные грандиозностью масс и социальных конструкций.
Многие видят теперь в коммунизме предельное выражение антихристова натиска на христианство. Пусть так. Но что открыла нам Россия? Неужели коммунизм может быть причислен к типу гуманистических мировоззрений, а творимое им дело к соблазну добром? Для марксизма, особенно русского, характерна с самого начала положительная ненависть к этическому обоснованию своих целей. Для него нет ничего презреннее «слюнявого идеализма». Не состраданием и даже не справедливостью соблазняет он («разве есть внеклассовая справедливость?»), а только удовлетворением интересов; не благом, а благами и, еще в подсознательном, но действенном центре своем, сладостью мести, пафосом классовой ненависти.
Необыкновенно поучительно вообще развитие — вернее, возрождение — социалистической идеи за последнее столетие. Сперва она является в виде христианской секты, жившей пафосом человечности: Вейтлин, Сен–Симон, Жорж Санд[251]. Такой знал ее петрашевец Достоевский, посвятивший всю жизнь на ее разложение. Потом марксизм и социал–демократия. Не гуманизм, но все‑таки гуманность, утилитаризм, но связанный этосом буржуазного XIX века. Наконец, коммунизм, порывающий и с этикой, и с гуманизмом. Впрочем, ту же линию мы можем проследить и в идеологиях реакции, кончающей культом грубой силы и диктатуры.
Итак, чистая, безбожная человечность не является последним соблазном — в пределах нашей культуры. Это среднее, исчезающее ныне звено нисходящего ряда: Богочеловек — человек — зверь (машина). Теплота человеческого добра («не холоден, не горяч») лишь процесс охлаждения пламенной любви Христовой к лицу человеческому — «единому из братьев моих». Она может быть временной маской темной силы — все годится в личины для не имеющего Лица, — но маска уже срывается[252]. Она стеснительна. Соблазн человекоубийства для темных душ действеннее соблазнов человеколюбия.
249
Милль Джеймс Стюарт (1773—1836) — англ. философ–позитивист. Рус пер.: О свободе. СПб., 1906; Основы политической экономии. М., 1980—1981. Т. 1—3; Автобиография. М., 1896.
Спенсер Герберт (1820—1903) — англ. философ–позитивист. Рус пер.: Собр. соч. СПб., 1866—1869. Т. 1—7.; Автобиофафия. СПб., 1914. Т. 1—2.
Гладстон Уильям Юарт (1809—1898) — премьер–министр Великобритании в 1868— 1874,1880—1885,1886,1892—1894 гг., лидер либеральной партии.
250
Верлен Поль (1844—1896) — франц. поэт–символист. Соч.: Галантные празднества, 1869; Романсы без слов, 1874; Мудрость, 1881.
Бодлер Шарль (1821—1867) — франц. поэт. Соч.: Цветы Зла, 1857.
Уайльд Оскар (1854—1900) — англ. писатель. Соч.: Портрет Дориана Грея, 1891; Баллада Редингтонской тюрьмы, 1898.
Гюисманс Шарль Мари Жорж (1848— 1907) — франц. писатель. Рус пер.: Полн. собр соч. Т. 1—3. М., 1912.
251
Вейтшн — возможно, имеется в виду Вейтлинг Вильгельм (1808—1871) — немецкий рабочий, член «Союза справедливых» (1836—1847).
Сен–Симон Клод А при де Рувруа (1760—1825) — франц. социалист–утопист. Соч.: Новое христианство, 1825.
ЖоржСанд (Аврора Дедеван) — франц. писательница. Рус лгр./Собр. соч. J1., 1971 — 1974. Т. 1—9.
252
Маска — личина — лицо — одна из центральных мифологем (варианты: «лик/лицо/личина», «прообраз/образ/ маска/» и т. п.), характерных для стиля мышления эпохи русского религиозного ренессанса (П. Флоренский, С. Булгаков, Н. Бердяев, Л. Карсавин).