B. Вундта и его последователей на этом пути, не была случайной. Подобный «интеллектуализм», как его насмешливо называли
C. Л. Рубинштейн и А. Н. Леонтьев, особенно нелепо выглядит в этике, образуя «основу той «нравственности, основанной на арифметике» (Герцен), которую «выдумали для себя буржуа»1.
1 См.: Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность, с. 290.
В этом случае весь моральный выбор субъекта, вся императивность, обязательность регуляции его поведения сводятся к иллюзии примитивной интроспекции: крохотный «моралист», сидящий в голове каждого человека, на «счетах долга» постоянно суммирует свои «личные интересы» с «общественными», подводит все под рубрику «понуждающих» его норм и «затем» производит моральный выбор поступка. Нравственность оказывается уже не достоянием всей психической жизни человека, не выражением творческого, активного начала этой жизни в масштабах социальных, а некоей абстрактной процедурой мифологизированной «способности» к рассудочному самоосознанию. При этом, разумеется, сама эта «способность» выступает как нечто самоочевидное, не нуждающееся ни в каких объяснениях и в то же время все объясняющая, все определяющая. Нравственные чувства, страсти, экспрессивно-волевые побуждения человека тогда выглядят лишь как некий «шумовой фон» рефлексии, а последней приписывается невиданная, безграничная мощь и роль единственного «дирижера» всей нравственной жизни. Не случайно и сама же рефлексия представляется однобоко, прими-тивно: как абстрактно-арифметическая процедура, которая в своем логически завершенном виде необходимо выступает как утилитарный расчет.
Конечно, роль самоосознания в морали, даже в обыденных формах рассудочной рефлексии, играет важную роль в выборе поступков и всей линии поведения человека. Более того, интроспекция морального сознания не только может раскрывать собственно рациональные аспекты морального выбора личности, но и, в известных пределах, «расшифровывать» его собственные моральные чувства, выступая, таким образом, и как инструмент их воспитания. Возможности индивидуальной саморефлексии здесь достаточно велики1
1 См.: Леонтьев А Н. Деятельность. Сознание. Личность, с 137.
, тем более, что могут они быть развиты не только всем жизненным опытом субъекта, но и специальной тренировкой, т. е. особым «аутотренингом» морального сознания. О полезности, а порою особой необходимости, такой «тренировки» в самовоспитании личности следует сказать в дальнейшем особо. Однако здесь речь идет не о том, чтобы отказаться вообще от саморефлексии или принизить ее, а о том, что все действительное богатство и глубину нравственной жизни человека нельзя обесценивать, упрощать, ограничивая ее теми отблесками в зеркале рефлексии, которые обыденному рассудку кажутся самоочевидным (и «единственным») проявлением морали. Ибо «отождествление психического отражения и сознания, это не более чем иллюзия нашей интроспекции»2.
2 Там же, с. 125.
Особенно важно преодоление таких иллюзий в морали. Именно здесь они наиболее устойчивы и с трудом подвергаются «самокритике». Ведь многие механизмы морального сознания как структурно-функциональной целостности действуют вовсе не на основе отблесков рефлексии, они попадают под контроль самонаблюдения (также несводимого к простой рефлексии) лишь в особых, как правило, конфликтных ситуациях. Да и сама моральная рефлексия не дана индивиду изначально, как некий «благодатный свет», ниспосланный ему мистическими силами «высшей абстракции» (или бога). Интроспекция не есть нечто самоочевидное и непосредственно данное. Моральная рефлексия – исторический продукт развития психики и, разумеется, не единственный продукт ее. Конечно, преувеличение роли моральной рефлексии, характерное для буржуазной этики XVIII – начала XX веков, было вполне объяснимо для своего времени. Однако рецидивы такого преувеличения, особенно их вульгарно-метафизическое «применение» к нравственной жизни,- это явление, мешающее не только правильно понять мораль в теории (этике), но и эффективно наладить дело воспитания и самовоспитания.
Говоря о роли чувств в морали вообще, в процессе общения в особенности, не следует упускать из виду и общефилософского решения марксизмом-ленинизмом этой проблемы. Марксистско-ленинская философия является теорией, действительно до конца отстаивающей принцип сенсуализма. Причем как методологический принцип подхода в гносеологии (а именно на это обращается прежде всего внимание), марксистский сенсуализм проистекает из диалектико-материалистического понимания социально-исторической практики человечествд. Это следует всемерно подчеркивать, ибо «сам по себе» принцип сенсуализма (между прочим, общий у марксистской философии с рядом иных философских концепций) выглядит довольно «просто», даже примитивно. Может быть, именно поэтому ему не повезло и в разработке современных проблем теории познания, где ему уделяется крайне недостаточное место (не говоря уже о таких областях знания, как этика, научный коммунизм и др.). В своей «изначальной сущности» принцип сенсуализма означает одно: ничто, в конечном счете, не возникает в нашем познании, минуя чувства. Это, действительно, довольно «просто», даже «тривиально», но за этой мнимой простотой скрывается важнейшая, глубинная философская направленность мысли. Известно, что В. И. Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме», в ходе борьбы с субъективным идеализмом, отмечал, как нечто само собой разумеющееся для марксиста, что «мысленные изображения возникают не иначе, как из ощущений»1.