«Раскрепощение страстей», противопоставляемое морали вообще, знает только одну логику – эгоистического своеволия, одну последовательную философию – мизантропию, один мрачный конец – духовный распад личности. Философия де Сада показала это с наивной прямотой и воинственной циничностью. И недаром современные сторонники освобождения страстей от контроля морали с их проповедью бунта как контркультурного и контрэтического акта опираются на де Сада, как своего мыслительного предтечу1.
1 См. об этом интересную статью К. Г. Мяло «Идеология «тотальной свободы»: историческая традиция и современные модификации» (Вопросы философии, 1973, №2).
Эгоистическая, воинственно аморальная страсть, как сладострастие власти, насилия, овладения чужой судьбой, знает только внешние, материальные преграды: нравственные, общекультурные ограничения ею сметаются в ходе необузданного духовного падения личности. Логика развития порочных страстей – это реальность, которая следует из «смелого» тезиса о свободе зла и равнозначности выбора зла в сравнении с добром: «…свобода зла может быть большим добром, чем добро принудительное…»2
2 Бердяев Н. Опыт эсхатологической метафизики, с. 213.
Мораль у сторонников подобного подхода (Шопенгауэр, Ницше и другие) выглядит как унизительная система предрассудков, сковывающая свободу волеизъявления индивида, грубо обуздывающая кипение его чувств и страстей. Что такое общезначимая нравственность?- спрашивают они. Разве она не обеспечение серой жизни обывателя, разве она не низко-утилитарна, т. е. негероична и обыденно-убога? Она просто учит, как дожить до глубокой старости в безопасности, покое и комфорте. Высокое напряжение жизни, биение пульса ее противоречий ей просто недоступно: это не ее сфера. Что же в этом случае означает отказ от этой нравственности, как не раскабаление человеческого существования? Кроме того, разве зло, порок не позволяют эффективнее достичь своих эгоистических интересов, чем добро, добродетель? Ведь в мире, в сущности, «нет награды и наказания за добро и зло»1.
1 Ницше Ф. Собр. соч., т. 2, с. 327.
Несчастье, болезнь, смерть настигают как правого, так и неправого, и скорее можно даже предположить, что злые, порочные, аморальные люди торжествуют в жизни, приобретая свое благоденствие за счет массы добродетельных простофиль. Эту мысль в пользу зла и порока пытался откровенно обосновать де Сад (характерно название двух его известных романов: «Несчастья добродетели» и «Преуспеяния порока»). Делая по-своему последовательные выводы из этики безудержного гедонизма, поднимая личное наслаждение выше добра и зла, де Сад осветил (не без публицистического таланта) неизбежный путь превращения наслаждения в порочность, воинственно противопоставляющую себя всем людям (утверждение этики абсолютного эгоизма в ее мизантропическом варианте: «я против них всех»). Этический релятивизм в понимании исторического развития нравов открыто использовался им для обоснования аморализма: причудливость обычаев и запретов различных времен и народов служила доказательством полной условности, относительности всякой нравственности.
Особенностью этики де Сада было его обращение к проблеме сексуальности человека и ее роли в жизни. Антигуманизм у де Сада вырастал из естественной игры «раскрепощенных» страстей, среди которых сексуальность оказывалась корневой. В этом смысле садистская философия задолго до 3. Фрейда обратила внимание на значение сексуального инстинкта в судьбе человека и тем самым предвосхитила интерес западной культуры XX столетия к этой проблеме. А то, что значение проблемы сексуальности личности в нравах «атомного века» резко возросло, несомненно. Художественная литература всегда была своеобразным «зерцалом нравов» эпохи, а ее положительный герой так или иначе выражал нравственный идеал человека своего времени. Качества этого героя, таким образом, могут многое рассказать о моральном настрое людей своего времени. И вот, если мы возьмем для сравнения – по шкале ценностных качеств – положительного литературного героя конца прошлого века и современного, то легко увидим одно интересное различие. У современного идеального героя «массовой культуры» в качестве его непременно-обязательного, так сказать, присущего ему «без сомнения» качества оказывается необычайная сексуальная мощь и эротическая активность: герой, у которого не подразумеваются эти способности, уже не выглядит как положительный эталон человека. И дело здесь, разумеется, не только в том, что западная литература XX века стала открыто описывать такие индивидуальные особенности, которые были запретны для литературы XIX столетия. Можно сказать, что эта переоценка сексуальности в человеке – знамение времени, примета его нравственно-психологической атмосферы. Впрочем, в рамках собственно буржуазной культуры эта переоценка оказалась связанной с нравственной дегероизацией идеала человека. Недаром Джеймс Бонд, этот примитивный идеал человека «массовой культуры», аккумулировал в себе всего три качества, три больших «S»: секс, снобизм, садизм. Не случайно, что именно в эпохи социально-нравственного кризиса искусство упорно обращается к темам любви садической, мазохистской, любви втроем и вчетвером, гомосексуализма, лесбиянства и т. д. Крушение морального идеала образует своеобразный ценностный вакуум, который и пытаются заполнить сексуальностью. Уйти в секс, как уходили раньше в монастырь, отказываясь от жизни «в миру», – вот тот выход из социально-нравственных коллизий, который здесь предлагается человеку. Секс как ценность сама по себе, лишенный связи с другими, в особенности моральными качествами человека, обречен на деградацию и саморазложение. Стихия сексуальности свободной от морали, с ее оргиями, гомосексуализмом, половыми извращениями заходит в конце концов в тупик: она становится бессмысленно однообразной, бессодержательной и ненужной. Тогда-то происходит отказ от самого понятия любви, от самого эротического наслаждения: на авансцену выступает оргазм не как страсть или чувство, а как спонтанный каприз, не выходящий за границы собственного «Я» и глухой к чувствам и качествам партнера; вперед выходит необузданное насилие как способ самовыражения индивида. Вначале любовь отделяется от своего естественного предназначения – воспроизводства человеческого рода. Затем она вообще выбрасывается из области секса, а сам секс не просто извращается, но и опустошается, эмоционально обессиливается. Так одна из интимнейших способностей человека – к творчеству и душевному взаимообогащению межличностных связей, к эмоциональному соприкосновению и сопереживанию – эротически-сексуальная – разрушается, отравляя и ведя к общему распаду весь духовный мир личности.