Характерно, что механический эротизм калейдоскопически сменяющих друг друга половых связей обычно рассматривается в бульварной литературе, рассчитанной на усредненного буржуазного обывателя, не как признак упадка, деградации, обесценивания глубоко интимных, сокровенных межличностных контактов, но как некоторое прогрессивное явление, которое отвечает якобы природе подлинного демократизма «общества вседозволенности».
«В обществе потребления люди будут потреблять секс».
«Секс по-прежнему будет служить для выражения величайшей любви. Но он будет использоваться также и как средство расслабиться – даже как хобби».
«Люди говорят, что секс стал таким же привычным как рукопожатие, но это неправда. Я не помню, когда я в последний раз жал кому-либо руку»1,
1 Hodson Ph. Sexplosion. – Daily Star, 1980, July 14, pp. 16-17.
– эти и подобные им выдержки можно найти в статье английского идеолога Филипа Ходсона с симптоматичным названием «Sexplosion» (сексуальный взрыв).
Наряду с подобными словечками, такими, как секстремизм, например, на страницах западной печати в последнее время все чаще мелькает и другой «новомодный» термин – сексплуатация. Он как нельзя более ярко отражает ту тщательно маскируемую, всячески затушевываемую изнанку, обратную сторону фальшивой медали – корыстное, безличное, отчужденное использование другого человека во всех, в том числе и самых интимных, областях жизни. Реальной подоплекой подобного «хобби» оказывается полная неспособность подлинно человеческого самовыражения, а единственным его результатом – массовые неврозы садо-мазохистского характера.
Наступление, таким образом, ведется на самые корневые, общечеловеческие ценности жизни личности, в том числе на те ценностные ориентации в интимнейших отношениях мужчины и женщины, которые издавна воспевались поэтами и романистами, вдохновляли людей на героизм и самоотверженность, на небывалый взлет индивидуальных нравственных сил и чувств. Любовь в XX веке умерла, осталось только с издевкой хоронить ее в темном гробу обессмысленной, механической сексуальности, забив ее крышкой жестокости и насилия к инакополому существу,- вот злорадный лейтмотив этого наступления, к которому толкают, оправдывая его, приверженцы мрачной мысли о том, что человек везде, даже в интимнейшей сфере сексуально-эротических отношений, строит свое благополучие, «счастье» на подавлении, несчастье другого индивида. Конечно, где здесь до традиционно-гуманистических, возвышенных представлений о любви! Стремление к целостности, преодолению собственной ограниченности, заключенное в любви, стремление, находившее выражение в (пусть наивно-романтическом) нравственно-психологическом представлении о родстве душ любимых, здесь выглядит нелепым анахронизмом, умершей, точнее, убитой иллюзией. Однако, если отбросить наивно-романтические преувеличения, что скрывала в себе мысль о родстве душ в любви? Не отражала ли она – через житейский опыт и общественное сознание многих поколений – момент нравственно-психологической совместимости, сопричастности двух внутриличностных духовных миров, момент необычайной благотворности (и притягательности!) такой совместимости для разворота способности и сил личности, для ее развития? Видимо, отражала. Родство душ в любви, конечно же, не просто выдумка – психологически его можно фиксировать как счастливую способность двух людей к эмоциональному, нравственному, эстетическому резонансу. Достижение такого предельно полного резонанса – случай не столь уж частный на жизненном пути многих людей – может радостно ошеломлять, как небывалое духовное озарение. Озарение, убеждающее в возможности бесконечного совершенствования уз, соединяющих людей друг с другом, в углублении взаимопонимания интенсивности и счастливости сопереживания. Озарения одновременно радостного и горького. Радостного – за редкую удачу – открытие близкой, родной души, горького – за дни, проведенные без нее, за то, что нельзя обратить любовь в феномен окончательного – духовного и физического – преодоления автономии человеческого существования, и за всех тех людей, которых никогда не посещало и, возможно, никогда не посетит ощущение, понимание полного соприкосновения со своим alter ego, своим «вторым Я». Впрочем, «раскованная сексуальность», да еще в ее воинственно бесчеловечной, садической форме,- такое крайнее выражение нравственно-психологического падения личности, которое вообще трудно сопоставлять с традиционно-гуманистическим идеалом любви.