Люди, жившие в условиях развитых рабовладельческих цивилизаций, уже знают чувство одиночества, весьма похожее на современное, более тонкое психологически. Здесь ощущается потребность разделить свои переживания с кем-то на основе личностной, духовно-интимной близости, найти душу, родственную собственной. У Платона в диалоге «Пир» Аристофан рассказывает прекрасный миф, в философско-художественной, образной форме раскрывающий эту потребность на примере происхождения и смысла любви. Раньше, в глубокой древности, повествует рассказчик, существовали существа, соединявшие в себе мужское и женское начала – андрогины. Эти существа обладали огромной силой, уверенностью в себе и попытались напасть на богов. Зевс наказал их, разрезав каждого андрогина пополам, так что получилось два существа – мужское и женское. После этого каждый человек – это как бы половинка прошлого цельного существа, андрогина, рассеченного на две части, «и поэтому каждый ищет всегда соответствующую ему половину», [Платон. Соч. В 3х т. М., 1970, т. 2, с. 118.] не заменимую никакой другой. Вот почему у людей, продолжает Аристофан, появилось удивительное чувство привязанности, близости, тяга к своей утерянной «половинке». И что же такое в этом случае любовь, привязанность? Ею «называется жажда целостности и стремление к ней». [Платон. Соч, т. 2, с. 120.] Итак, в образной, прямо-таки телесной форме Платон здесь высказал глубинную философско-этическую идею о стремлении человека быть целостным в своей сущности, что возможно только в единении с другим человеком. В этой идее были талантливо выражены (правда, на одном только примере – любви) многие нравственно-психологические проблемы как единения, общности человека, так и его отдельности, одиночества.
Переход от феодального общества к буржуазному, сопровождавшийся, с одной стороны, небывалым развитием индивидуальности, ростом ее «автономии» и самоценности (хотя и формальной, ограниченной) и, с другой стороны, разрушением сословно-корпоратив-ных связей, патриархальной общности людей, вызвал к жизни небывалую тягу к братской солидарности, единению – как в масштабах общественных, так и межличностных. Мы сейчас не останавливаемся на вопросе о том, как буржуазия своекорыстно использовала эту потребность в новых формах социальной общности, побеждая под лозунгом «Братства» своих противников и открещиваясь от этого требования на практике сразу же после революции. Нам важно просто указать на ту социально-историческую почву – эпоху духовно-нравственного перелома в мироощущении человека,- которая определила мощный взлет мыслей, чувств, идеалов, надежд на новое единение людей и одновременно крайне обостренно поставила проблему нравственно-психологического одиночества личности.
Во времена исторических разломов, переходных эпох возникают – пусть на небольшой срок – своеобразные «зазоры» между культурами; это периоды, когда старая культура распадается, ее ценности осмеиваются, а новая культура с ее нарождающимися ценностями еще не сложилась, пока что проявляясь как могучая, но еще не обретшая рельефных, застывших очертаний тенденция. Эта тенденция вызывает необратимое чувство перемен, предвосхищение коренных сдвигов в общественной жизни и положении личности. В это время отдельным мыслителям удается подняться «над» эпохой и взглянуть на исторический ландшафт с таких вершин, с которых видны более отдаленные горизонты бытия человека. Хотя такая перспектива, открытая этими мыслителями, в чем-то туманна, даже фантастична, в чем-то ограниченна или гротескно преувеличена, сам факт ее рождения нельзя переоценить. Это время возникновения таких идей, ценностей, идеалов, которые затем переживают столетия. Именно в таком стыке времен, в «зазоре» между феодальной и буржуазной культурой выкристаллизовалась и обрела небывалую силу идея (одновременно – идеал) об абсолютной духовно-интимной близости, эмоционально-нравственном слиянии «душ» двух людей. Причем слияния «без остатка», до полного тождества, и никак не менее. Своеобразного растворения этих внутриличностных духовных «микромиров» друг в друге, превращения их в один созвучно мыслящий и гармонично чувствующий «макромир».