Частная собственность – особенно в ее буржуазной форме – имеет особое свойство: она разъединяет людей, вызывает антагонизм их интересов и воль, втискивает весь ход их моральной жизни в прокрустово ложе «рыночных» отношений «купли-продажи». «Частная собственность сделала нас столь глупыми и односторонними, что какой-нибудь предмет является нашим лишь тогда, когда мы им обладаем, т. е. когда он существует для нас как капитал или когда мы им непосредственно владеем, едим его, пьем, носим на своем теле, живем в нем и т. д.,- одним словом, когда мы его потребляем…- писал об этом К. Маркс. – Поэтому на место всех физических и духовных чувств стало простое отчуждение всех этих чувств – чувство обладания». [Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 42, с. 120. ] Жажда обладания, наживы, увеличения собственного богатства становится самодовлеющей силой, деформируя весь нравственно-психологический мир личности, сферу ее взаимоотношений со всеми другими, которые выглядят либо как потенциальные враги, хищники, от которых надо защититься, либо как «выгодные средства», за счет которых можно увеличить сферу своего частнособственнического «обладания».
Прежние патриархальные, косные социальные общности – сословные, кастовые, корпоративные и т. п.- давали индивиду иллюзию коллективности, поддерживали у него (пусть на ограниченной, ущербной основе) чувства связанности с другими людьми, принадлежности, причастности к ним: буржуазное общество отнимает у него и эту иллюзию, разрушает подобные чувства. При капитализме «отдельные индивиды образуют класс лишь постольку, поскольку им приходится вести общую борьбу против какого-нибудь другого класса; в остальных отношениях они сами враждебно противостоят друг другу в качестве конкурентов. С другой стороны, и класс в свою очередь становится самостоятельным по отношению к индивидам, так что последние находят уже заранее установленными условия своей жизни: класс определяет их жизненное положение, а вместе с тем и их личную судьбу, подчиняет их себе». [Там же, т. 3, с. 54. ]
Моральное одиночество – явление социальное, хотя оно и получает выражение в рамках индивидуальной судьбы, нравственного самочувствия отдельного человека. Особенно трагичны социально-исторические ситуации, когда есть моральные люди, но нет соответствующей моральной среды. Нравственный конфликт одиночек с окружающей их средой давно, с потрясающей остротой и драматичностью, показан в мировой художественной литературе (у Л. Толстого, А. Чехова, О. Бальзака, Ч. Диккенса и других). Преодолением такого рода одиночества может быть солидарность с борющимися против этого социального окружения группами, коллективами, партиями, классами. Подобные коллективы – это те оазисы моральности, в которых личность может найти нравственную опору и через совместное действие преодолеть свое нравственное отчуждение и одиночество.
Хотя буржуазные мыслители и не могут понять значение социально-классовых предпосылок одиночества, сам факт эпидемического распространения одиночества, его нравственно-психологические приметы они описывают довольно обстоятельно. «Отсутствие связи с ценностями, символами… можно определить как моральное одиночество; оно так же невыносимо, как и физическое, или, скорее, физическое одиночество становится тогда невыносимым, когда сопровождается и моральным одиночеством…» [Fromm E. Escape from Freedom. Farrar and Ri-nehart, 1941, p. 36.] - пишет Эрих Фромм. Люди, лишенные условий для «самовыражения индивидуальности» в обществе, когда разрушены их ценностные связи,- такие люди, по мысли Э. Фромма, стремятся уйти от своей свободы, которая приносит им только одиночество, неуверенность, страх: наступает пресловутое «бегство от свободы» (таково название работы Э. Фромма, получившей на Западе всеобщую известность).
Определение Э. Фроммом морального одиночества – одно из лучших в западной социологии: оно фиксирует хотя и одну, но весьма существенную примету морального одиночества – разрыв связей человека с нравственными ценностями общества. Весьма проницательно и размышление американского социолога о том, что моральное одиночество непосредственно определяет психологическую нестерпимость всякого иного одиночества. Нельзя, однако, согласиться с выводами, которые делает Э. Фромм о свободе, как условии одиночества. Одна лишь «свобода от», без всякой связи со «свободой для», т. е. та формальная свобода, которую Э. Фромм считает источником одиночества, есть фикция, а не свобода. Это уже своего рода «несвобода», простая отделенностъ человека от социально-нравственных источников его жизнедеятельности, вызывающая у него ощущение беспомощности, безнадежности всех своих усилий.