На данный момент, в условиях нынешнего состояния науки и ее финансовых возможностей обеспечить равный поднятому ревизионистами уровень информационного шума практически невозможно. Дело тут не только в нищете науки, из-за которой работы ревизионистов выходят в популярных издательствах массовыми тиражами, а научные публикации могут насчитывать 100-200 экз., которые разойдутся в среде профессионалов, которые и без них знают, что Фоменко – шарлатан. Для руководителя среднего популярного издательства, озабоченного, в первую очередь, получением прибыли от продаж и лишенного института цензуры (либо просто не обладающего профессиональной компетентностью в затронутом вопросе) ревизионист, способный клепать два-три бестселлера в год, является кладом. И чем больше дохода издателю приносят его труды, тем меньше его желание прежде посылать эти труды на рецензию до их публикации. Академические же авторы, как правило, работают медленнее, а их тексты лишены достаточного оживляжа или скандальной привлекательности, которые могли бы обеспечить быструю реализацию их опусов. Кроме того, как правило, они публикуются не в массовых, а в специальных научных изданиях, что имеет больший академический вес. Я не раз сталкивался с ситуацией, когда публикация специалиста в массовом издании вызывала в академических кругах скорее неодобрение и расценивалась как поиск длинного рубля или дешевой славы.
Добавим к этому и политику издательства, направленную на такой выбор заголовка и содержания аннотации, который рассчитан на завлечение непритязательного читателя. Как заявил мне один из моих знакомых, занятых в издательском бизнесе, для того, чтобы хорошо продаваться, моя гипотетическая книга о Корейской войне должна иметь заголовок в стиле «Окровавленная свежесть» и аннотацию, написанную в традициях желтой прессы. Понятно, что увидев книгу с таким заголовком, нормальный историк или ученый побрезгует даже взять ее в руки, логично предполагая, что ее содержание соответствует такому оформлению.
Свою роль играет и «читабельность». Даже в беллетристике текст, написанный более живым или разговорным языком, воспринимается читателем лучше, чем мемуары генералов, которые, во-первых, очень часто написаны достаточно суконным языком, а во-вторых, изобилуют такими подробностями, которые сами генералы считают очень важными, однако массовому читателю они кажутся или излишне детализированными подробностями, или описанием той внутренней кухни, которая интересна только профессионалам.
Запаздывающая реакция научных кругов на появление очередного ревизиониста связана и с определенным «академическим снобизмом». Во-первых, ученым кажется, что если некомпетентность автора так очевидна им, то массы тоже должны понимать беспочвенность новоявленной теории. Во-вторых, вступать в дискуссию с таким ревизионистом значит относиться к нему, как к равному, а это – ниже достоинства солидного ученого. В результате «стратегическая инициатива» оказывается упущенной. В итоге критикой Резуна, финалом которой стал выход нескольких книг, громящих его выкладки, тоже во многом занялись не столько профессиональные историки, имеющие прямое отношение к академическим структурам, сколько энтузиасты, у которых протестная реакция возникла уже на ревизионизм.
В нашей стране этот процесс подстегивается еще и определенным негативным отношением к власти, особенно – к власти прошлой. Привыкнув воспринимать официальную пропаганду как вранье, массы относятся к ревизионистам как к лицам, доносящим до них «правду». Срабатывает «казус диссидента»: если плохая власть преследует гражданина Х, называя его шарлатаном и лжеученым, значит, он и есть настоящий ученый, несущий свет истины. И вообще, «сегодня не 37 год, и каждый имеет право на свою точку зрения».
Дело также и в том, что в ситуации, когда государственный миф уже давно не встречает аргументированной критики, официальная наука также начинает воспринимать его положения как аксиомы, которые не нуждаются в дополнительной аргументации. А это значит, что, считая свое положение прочным, официоз не озаботился обеспечением аргументированной «критики критиков».