Так как я не могла охотиться и уходить на большие расстояния, то быстро перестала понимать, что на самом деле творится за оградой нашего поселения, и знала только то, что другие считали нужным мне сообщить. Я доверяла этим людям, но в то же время не обманывалась на их счет: многие ужасные вести от меня, без сомнения, утаивали. Но, возможно, о них и не стоило знать. В конце концов, мне вполне хватало тех ужасов, что я видела в своей импровизированной «больнице».
Потом я вдруг обратила внимание на то, что моего мнения перестали спрашивать, и все серьезные решения стали приниматься без моего участия. Конечно, ведь я не могла ни выполнять тяжелую физическую работу, ни участвовать в строительстве, ни воевать с соседними колониями. Я сочла это вполне справедливым. Мне и не хотелось думать о том, какой высоты строить ограду или где разместить сарай.
Проще было притереться к какому-нибудь сильному мужчине и позволить ему защищать себя, чем самой отбиваться от непристойных предложений каждого встречного-поперечного. Простой вопрос удобства.
Разумеется.
Теперь, глядя назад в прошлое, я понимаю, когда переступила черту впервые, вот только осознала это слишком поздно. Как-то постепенно, незаметно, день за днем я съезжала вниз по наклонной и уже не сумела взобраться обратно. Я стала собственностью, и меня только что продали.
Надо сказать, обращались со мной куда лучше, чем с другими женщинами. Значительно лучше — благодаря Малдеру и моему медицинскому образованию. Как врач я принадлежала всей колонии, а не одному человеку, и поэтому в поселении были заинтересованы в том, чтобы со мной ничего не случилось. Меня никогда не насиловали, у меня всегда была одежда и еда. Только однажды мужчина попытался пойти против моей воли. Его изгнали из колонии, а чуть позже нашли в лесу с отрезанными руками. Серьезное предупреждение для всех остальных. Предупреждение от Малдера. И тем не менее я больше не могла распоряжаться ни своими медицинскими навыками, ни самой собой.
Сегодня Малдер пришел за тем, что принадлежало ему по праву.
Теперь я его собственность. И от этой мысли у меня одновременно теплеет между ног, а живот скручивает от страха. Теперь я принадлежу Малдеру. А выбора у меня по-прежнему нет.
В тот же момент, как я впервые замечаю, что мой мочевой пузырь уже переполнен, а желудок, напротив, пуст, Малдер съезжает с дороги к небольшой роще, останавливает машину, выходит и молча исчезает в лесу, оставив меня сидеть на пассажирском сиденье.
Значит, это правда: он слышит чужие мысли так же ясно, как пять лет назад. До меня доходило множество историй о великом и ужасном Фоксе Малдере, но все они больше походили на легенды, чем на реальность. А Малдер в них представал эдаким человеком-загадкой, способным убить одной лишь силой мысли. Предания гласили, что его любимое оружие — пистолет, опасная бритва или голые руки. Что Малдер сражается на стороне инопланетян, повстанцев, людей или ради самого себя. Что убивает ради выгоды, мести или удовольствия. Что он слишком опасен, чтобы его приняли в колонию, и поэтому превратился в волка-одиночку. Что он чудовище, спаситель, трагедийный герой. Все эти слухи с равной вероятностью могли оказаться как правдой, так и ложью. Или и тем, и другим. Понятия не имею.
Я лишь знаю, что очень долго была одинока до сегодняшнего утра. Но теперь я принадлежу Малдеру.
Он возвращается и, достав из сумки на заднем сиденье бутылку воды, яблоко и кусок сыра, протягивает их мне. Наверное, побывал где-то, где еще торгуют молочными продуктами. Нехватки в свежей воде и мясе никто не испытывал, а вот продукты, которые требовалось специально изготавливать, как сыр или масло, были на вес золота. Осталось слишком мало людей, которые обладали соответствующими навыками, и обычно у них не оставалось ничего, что можно было бы пустить на продажу.
Так и появились первые поселения: они обеспечивали своим обитателям защиту в обмен на услуги. Фермеры занимались сельским хозяйством, охотники добывали провизию, а бойцы сражались. Мужчины быстро осознали, насколько важно подпитывать свои силы перед боем. У колоний были и другие достоинства: глава поселения имел возможность купить то, что никогда бы не смог себе позволить один человек, — например, доктора или инженера. Главенство в колониях приобреталось и удерживалось путем насилия, если в том возникала необходимость, а сражения между поселениями становились поистине эпическими. Споры о границах, правах торговли, женщинах — все что угодно могло разжечь искру и непременно приводило к кровавым распрям между людьми, которым почти нечего было терять.
В обеих колониях, где я жила до сих пор, существовал свод правил, напоминающих законы Прошлого. Нарушение этих правил могло привести к чему угодно — от штрафа до изгнания или даже казни. Все зависело от конкретного поселения и настроения главаря. А для женщины изгнание из безопасных стен колонии означало только одно — медленную смерть. Идти было некуда, даже если бы мне отчаянно хотелось сбежать: вся планета превратилась в одну большую пустыню.
Уже темнеет. Чем ниже опускается солнце, тем больше я нервничаю. Скоро ночь, а ночь значит постель. Женщины в Настоящем слишком большая редкость, а секс — слишком дорогое удовольствие. Поэтому к обладанию женщиной прилагались кое-какие неотъемлемые права.
И теперь я принадлежу Малдеру.
Разумеется, он никогда меня не обидит, мне просто тревожно. Да и Малдер ведет себя немного странно.
Немного? …
Скоро придется остановиться на ночлег. Даже Малдер не решится ехать в темноте с включенными фарами: это сделает нас легкой добычей для любого проходимца. Он по-прежнему не говорит и не смотрит на меня, а его лицо в закатных лучах выглядит жутко. Больше всего меня пугают глаза — глаза человека, который слишком много видел.
Малдер съезжает с шоссе на извилистую грунтовую дорогу и останавливается за фермерским домом с облупившимися белыми стенами, поставив машину так, что с шоссе ее не увидишь. Следом за ним я захожу в полутемное помещение, прижав к себе сумку и пытаясь унять дрожь. Чего ты хочешь от меня, Малдер? Ты все еще любишь меня? Неужели ты теперь живешь здесь — на тихой ферме где-то в глуши? Есть ли хоть слово правды в тех легендах…?
Нет, он здесь не живет. Никто не живет тут уже очень давно. Это просто место для ночлега. Малдер проверяет все окна и запирает двери на засов, отгораживая нас от опасностей ночи. И заканчивает свой обход в спальне, неподвижно застыв у кровати.
Намек понят.
Я люблю Малдера. Мне нетрудно будет это сделать.
И лучше уж самой, добровольно, чем по принуждению.
Конечно, это все равно принуждение, если взглянуть правде в глаза. Хотя иллюзия выбора у меня есть: я могу убежать прямо сейчас и в итоге достаться первому встречному, а могу покорно раздеться.
Я развязываю шнурки, стягиваю ботинки и скидываю куртку прямо на пол — грязнее ей уже все равно не стать. Потом снимаю джинсы и рубашку. Пижамы у меня нет, поэтому я залезаю в постель в одних трусиках и футболке.
Я люблю тебя, Малдер. Пожалуйста, не причиняй мне боли. Мне холодно. И очень страшно. Надеюсь, ты слышишь мои мысли.
Он не раздевается, даже не снимает ботинки. В темноте раздается металлический лязг — пистолет опускается на столик — и кровать прогибается под весом Малдера. Я лежу неподвижно и жду его прикосновения, но, так ничего и не дождавшись, отворачиваюсь с надеждой, что смогу отдаться хотя бы сну. А ведь мы один раз уже спали так, Малдер. Помнишь ту ночь? Мы знали, что другой такой больше не будет. Два перепуганных человека, отчаянно пытающихся утешить друг друга перед лицом приближающейся тьмы.
Кровать снова прогибается: это Малдер придвигается ближе. Затаив дыхание, я стараюсь сдержать дрожь. Рука мягко ложится мне на поясницу, чувственно и в то же время утешающе, и тревога отступает. Впервые за долгие годы я засыпаю спокойно.