Они никогда не заговаривали со мной первыми: видимо, таков был приказ Скиннера. Но мне было приятно, что не я одна искала утешения в религии.
В те месяцы ко мне вернулась вера в Царствие небесное и в спасение, а Малдер, судя по всему, обратился к чему-то иному. Не думай, Малдер, будто я не понимаю, на что это похоже — желание отрешиться от всего мира. Очень хорошо понимаю. И Бог отвечает на молитвы, Малдер, но иногда отвечает отрицательно, и совсем неважно, как долго и как отчаянно ты его умоляешь. Вера — это способность принять любой Его ответ.
И в конце концов всегда приходит момент, когда ты встаешь с колен и начинаешь жить дальше.
Мужчины часто приходили ко мне в клинику в обществе Байерса, сопровождавшего их с ружьем в руках. Я даже сделала смертельные инъекции тем двум, кого случайно выжившие пчелы заразили вирусом. Иначе их все равно застрелил бы Скиннер, пока не вылупились Серые, так что мне удалось убедить себя, что это убийство из милосердия.
Нам было известно, что где-то неподалеку находилось здание медицинского колледжа, и я составила список необходимых вещей: даже нарисовала картинки, чтобы мне принесли нужные инструменты. Сама я пойти не могла, даже со Скиннером и охранниками. В группе мужчин легко бы опознали женщину, и это навлекло бы на всех опасность. Свободы у меня теперь было не больше, чем у заточенного в клетке пленника. Я отнюдь не драматизирую: в «Альфе» была одна женщина и двести мужчин, а уж сколько бродило в лесах неподалеку — одному Богу известно. Так я оказалась в ловушке.
И единственное, что мне оставалось делать, — ждать Малдера. Но Бог всякий раз отвечал мне «нет».
Однажды ночью я почувствовала какое-то пульсирующее давление у себя в голове, как при мигрени, но без боли. Это походило на мягкие прикосновения доктора, ощупывающего больному живот. Затем давление усилилось, и я поняла, что это Малдер: он все еще жив и слушает мои мысли откуда-то издалека. Это умение сохранилось у него даже после того, как улетели корабли. Я легла на раскладушку и мысленно поприветствовала его. Скиннер спал и негромко храпел в своей постели, повернувшись лицом к стене, и мои руки скользнули вниз по телу: я знала, что Малдер тоже сможет почувствовать эти ощущения. Вскоре меня накрыл сон, а поутру Малдера уже не было.
Пока я жила в «Альфе», то часто ощущала его присутствие: как правило, ночью, но иногда и днем. Он слушал меня, чтобы убедиться, что я цела. Я же никак не могла узнать, где он и почему не возвращается. Все, что мне было известно, — что он жив и бродит где-то в огромной пустыне за пределами этих стен.
Однажды Скиннер зашел ко мне в кабинет и пожаловался, что у него в голове «какие-то странные ощущения». Я осмотрела его, но не нашла никаких признаков неврологических заболеваний или других болезней. Он заверил меня, что у него нет никаких болей, так что я отправила его обратно строить загон для скота и велела вернуться, если они появятся. Мужчины частенько выдумывали себе какие-нибудь недомогания, чтобы найти предлог повидаться со мной, и у меня возникло подозрение, что Скиннер преследовал те же цели. На него это, конечно, совсем не походило, да и посмотреть на меня он и так мог без всяких помех, но ничего другого мне тогда в голову не пришло. К тому времени, когда наступило время ложиться спать, ощущения, на которые он жаловался, никуда не делись, и это меня не на шутку обеспокоило. Я проверила Скиннера снова и вновь удостоверилась, что он в прекрасной форме: складывалось впечатление, что регулярные физические нагрузки на свежем воздухе пошли ему только на пользу. И тем не менее Скиннер продолжал повторять, что ему не дает покоя какое-то безболезненное пульсирующее давление, как будто кто-то ощупывает его изнутри.
И вот тогда я наконец поняла. Это был Малдер. Малдер слушал его. Слушал долго и напряженно — гораздо дольше, чем требовалось, чтобы собрать информацию о нашей группе или о нас со Скиннером. Малдер хотел почувствовать то, что чувствовал Скиннер. И я знала, что именно.
Это означало, что он никогда не сможет вернуться за мной.
Что Бог снова ответил мне «нет».
А вера — это умение принять любой Его ответ.
Я не стала объяснять все это Скиннеру: едва ли он хотел, чтобы с нами в постели оказался третий, который, как известно, всегда лишний. И поэтому просто сбросила одежду и встала перед ним в молчаливом ожидании. Птички, пчелки и обезьянки, Малдер. Птички делают это, пчелки делают это, даже доктора наук делают это (10). Я просто закрыла глаза и разрешила рукам Скиннера ласкать меня.
Скиннер не стал задавать мне никаких вопросов той ночью. После я вернулась в свою кровать и заснула там в одиночестве.
— Это был Малдер, верно? — спросил Скиннер на следующее утро. Я кивнула, и он ушел. Привычное выражение его лица — строгое и непроницаемое — не изменилось ни на йоту.
В следующие недели между нами все оставалось, как прежде, и Малдер тоже перестал слушать меня. Я заполняла свой досуг тем, что зашивала раны, вытаскивала занозы и даже — предмет мой особой гордости — выполнила аппендэктомию с позеленевшим от ужаса Байерсом в качестве ассистента. Я знала, что он тоже весьма и весьма ко мне неравнодушен, как и Скиннер. Разница между ними была одна, но существенная — Скиннер мог меня защитить.
И я ненавидела себя за то, что превратилась в человека, которому в голову приходят подобные мысли.
В колонии меж тем разгорались новые распри. Большинство населявших ее мужчин были теми, кого в Прошлом мы с Малдером считали своими главными врагами. Тайные правительственные агенты, люди в черном и спецназовцы, многие из которых были привиты, военные и охотники — люди с хорошо отточенными навыками выживания, не попавшие под действие вируса. Скиннеру было далеко не так просто удерживать власть, и чем дальше, тем больше я становилась для него обузой. Если в один прекрасный день он окажется низвергнут с позиций лидера, я стану первой жертвой и, скорее всего, вопреки собственной воле перейду во владение следующего. А желающих хватало. Главенство в колонии «Альфа» обладало целым рядом приятных бонусов: отличным бункером, командой бывших военных, привыкших убивать, не раздумывая, хорошо организованными и защищенными торговыми путями и привилегией делить со мной постель.
Когда Скиннер в следующий раз пришел ко мне, мы занимались любовью с нежностью, но не обмолвились при этом и словом. Он только сказал, что Малдер снова слушает, и спросил моего разрешения. Я закрыла глаза в молчаливом согласии. Так и быть, Малдер, раз ты сам этого хочешь. Все повторилось спустя неделю, а потом случился перерыв на месяц. Я никогда не боялась Скиннера: он был хорошим и ласковым любовником, но я скучала по Малдеру. Скучала, зная, что он не придет и уже не слушает меня больше.
***
Я не обязан верить, что один и тот же Бог одарил нас чувствами, здравым смыслом и разумом — и при этом требует, чтобы мы отказались от их использования.
Галилей
***
Что-то не так. Мое тело, безвольное, как у тряпичной куклы, куда-то медленно летит, словно в состоянии невесомости. Неужели сила притяжения перестала действовать? Меня бы и это нисколько не удивило. В следующее мгновение я ударяюсь головой обо что-то твердое, и в глазах темнеет.
Что это? Дождь? Должно быть, поскольку я ощущаю влагу на лице. Раз капли все еще падают, значит, с гравитацией все в порядке. А потом до меня доносится голос Малдера. Наверное, я сплю, ведь он бросил меня. И никогда за мной не вернется.
Но нет, это в самом деле Малдер: держит мою голову на коленях и раз за разом хрипло повторяет мое имя, умоляя очнуться. Я с трудом приподнимаю отяжелевшие веки и вижу его глаза, полные тревоги и слез. Или это все-таки дождь? Через несколько минут у меня в голове проясняется, и я спрашиваю, что случилось.
— Машина перевернулась, — отвечает на мой вопрос мальчонка и с гордым видом добавляет: — А я был пристегнут.
Повезло тебе, Малыш. Я, мать твою, за тебя просто счастлива. Господи, такое ощущение, будто у меня в голове поселился рой шмелей.