Грязный след тянется за Быдзеуом со времени войны (повесть М. Цагараева «Старые раны»), и как бы он не заметал его — крах неизбежен. Многие сельчане страдают еще от старых ран, у подонка же одно зло на уме. Вместе с ним он и сходит со сцены.
Только добро творит добро. Эта мысль пронизывает повесть писателя «Наследница». Уарзета осталась в одиночестве у остывшего очага — отец и братья погибли на фронте, мать не перенесла горя. За окном же огромный мир, населенный добрыми, сильными, честными тружениками. Там жизнь, в которой больше счастья, чем горечи. Она зовет ее голосами инвалида Михайло, врача Фатимат, бригадира Афако, и Уарзета как бы обретает второе дыхание от чувства семьи единой.
Если учесть, что названы не все произведения, близкие по нравственной атмосфере и звучанию, станет ясным, как крепко привязана осетинская проза к проблеме войны и мира. Каждый писатель фронтового поколения стремится если не исчерпать, то хотя бы реализовать как можно полнее свой опыт.
И речь в данном случае не о том, чтобы наложить табу на какую-то тему, однако о расширении горизонтов творчества прозаикам стоило бы подумать. Тем более — о необходимости постоянно совершенствовать социально-психологический анализ материала, создавать образы и характеры, вызывающие живой отклик читателя. И уж не должен оставаться гласом вопиющего в пустыне голос современника, ждущего повествований о дне сегодняшнем.
Заметно возрос писательский интерес к тематике, весьма условно обозначаемой как рабочая или производственная. Вслед за повестью У. Богазова «Когда взойдет звезда» опубликованы роман В. Цаголова «13-й горизонт» и повесть М. Цагараева «Ацамаз из Таргайдона».
Произведения эти еще раз подтвердили ту истину, что литература — человековедение и суть дела не в профессиональной специфике рабочей или иной сферы обитания, но в морально-этических, идейно-нравственных проблемах, которыми озабочены писатели и их герои. В бореньях они обнаруживают себя не столько как строители, геологи и шахтеры, сколько как люди с убеждениями или заблуждениями, исповедующие те или иные принципы.
Повесть — излюбленный жанр прозаиков. Путь его становления отмечен обогащением средств современной художественной интерпретации общественных явлений. И хотя повесть не избежала облегченной иллюстративности и схематизма, со времени своего появления в осетинской литературе в начале тридцатых годов она была и поныне остается стимулятором роста всей прозы.
От рассказа и короткой повести к роману — эту школу мастерства и глубинного постижения действительности прошел не один осетинский писатель. Минуют годы, наступает пора зрелости, жизненный и профессиональный опыт воплощается в более объемных, усложненных образных решениях.
В книгах фронтовиков А. Буклова и С. Кайтова, а также М. Дзасохова и С. Хаблиева, вступивших в литературу позднее, общезначимое извлекается из «уроков» боевой юности и впечатлений детства.
Своя стезя и у каждого из авторов повестей, опубликованных в последние годы. Примечательно «разноязычие» их произведений. Здесь и лапидарность письма С. Хугаева («Солнечной дорогой»), и стремление В. Малиева к психологической насыщенности образа («Гуйман»), и нравственный максимализм Г. Агнаева («В гостях», «Последняя лошадь»), и лирическая исповедальность С. Агузарова («Тревога»)…
Различного они рода-племени — герои повестей Урузмаг, Заур, Сардо, Гуйман, правда же на всех одна, и с интересом следишь за тем, как формирует их жизнь и как сами они преобразуют ее.
С процессом идейного и нравственного возмужания современника связаны и особенности развития новеллистики. В двадцатых и тридцатых годах героями рассказов, как, впрочем, и очерков, были «стремянные» революции, в прошлом горемыки и неудачники. Труд и широта кругозора строителя нового общества в корне меняют их духовный облик («По ступенькам жизни» Д. Мамсурова, «Дорога» Т. Бесаева, очерки К. Дзесова, К. Бадоева и других).
После войны в прозе малых форм раскрылось дарование Т. Епхиева и М. Цагараева, М. Габулова и А. Царукаева, М. Цирихова и В. Секинаева… Обращает на себя внимание жанровое и стилистическое многообразие их творчества. С историческим сказом соседствует очерк, написанный с журналистской оперативностью, с рассказом на военную тему — быль о герое труда, с психологической новеллой — легенда, с притчей — произведения для юных читателей.
Реалистическая картина быта и лирическая миниатюра, юмористический этюд и предание старины — своеобычны творческие пристрастия новеллистов, исследующих характер человека, его связи с окружающим миром.
Гротеск и ирония, графическая четкость и акварельная прозрачность психологического рисунка, раздумчивость повествования и сочная красочность описаний природы — щедра палитра прозаиков.
Современник в повестях и рассказах осетинских писателей социально активен, возвышенность гражданских идеалов обретается в динамике личных и общественных отношений. С наибольшей полнотой его причастность к духу времени выражена в новых Эпических произведениях.
Образ Времени предстает в романе Руслана Тотрова «Любимые дети» в единстве трех измерений — Прошлого, Настоящего, Грядущего. В истории семей Алана, Залины, Заурбека Васильевича ощущается незыблемость основ народного бытия, духовная стать людей эпохи научно-технической революции.
Множество персонажей выписано Р. Тотровым психологически достоверно, и воочию видишь, каков этот мир, в котором обосновались и корневые земляне — Бесагур и его род, и ловкачи с приспособленцами, превратившие слово, дело, любовь в разменную монету. Живут среди них и бескорыстные творцы — Заурбек Васильевич, Алан, Эрнст…
Не так-то просто рассказать обо всем этом убедительно, если к тому же реализуешь свой замысел намеренно усложненными средствами. В композицию произведения вкраплены повторы, воспоминания, ретроспекция.
Мозаичность архитектоники романа соответствует характеру восприятия жизни, чувствований и мышления главного героя, одновременно выступающего в роли летописца событий, свидетеля и соучастника их, да еще и судьи над праведниками и грешниками. Таким образом, Алан цементирует повествование, придавая ему стройность и завершенность, устраняя кажущуюся фрагментарность.
Он ироничен всегда и во всем — в самоанализе, во взглядах и оценках, в контактах с людьми, в понимании причин и истоков человеческого поведения. При утрате чувства меры ирония могла бы обернуться немощным скепсисом, заурядным цинизмом обывателя. Для Алана же сарказм, усмешка, шутка, каламбур — средства самозащиты, утверждения отстаиваемых им принципов, оружие борьбы с инакомыслящими. И нет в его словах и поступках переигрыванья, точные жизненные ориентиры не лишаются притягательной силы.
Идейный пафос романа Ахсарбека Агузарова «Сын кузнеца» заключен прежде всего в острой неприязни к негативным явлениям, к попыткам ревизовать нравственный кодекс нашей жизни, подменить его мелкотравчатыми интересами, карьеристскими ухищрениями.
Дзамболат и Бексолтан, их подручные и подпевалы своей всеядностью и опустошенностью создают реальную угрозу исконной народной нравственности, обогащенной трудом; душевной щедростью, принципиальностью тех, в ком есть заряд бойцовской энергии, неподкупной воли, незаемного жизнелюбия.
Отношения конфликтующих сторон напряжены до предела, но писатель все нагнетает их, памятуя и о том, к какому берегу плыть его героям, чтобы остаться на гребне современности.
Роман публицистичен. Обнаженность авторской позиции объяснима желанием открыто противопоставить идейность человека, правду его — лжи и корысти.